— Разве?
— Ну, исходя из всего, что вы мне рассказали, это так. А разве нет?
Она поднялась, прошлась по комнате, подошла к буфету и плеснула себе виски.
— Полагаю, в этот час уже можно, — сказала она. В уголках ее глаз дрожали слезы.
Я молча наблюдал за ней.
— Вы говорите, легко отделались? Вы действительно так думаете?
— Ну, их ведь не собираются преследовать в судебном порядке.
— Но разве внутри нас не существует другого суда, где виновность и невиновность вечно взвешиваются на весах? Разве могут люди — в особенности такие, как Скотт и Салли, — легко отделаться от чего-либо?
Я не ответил. Она была права.
— Вы думаете, Салли не рыдает по ночам в холодной постели, где некогда она лежала вместе с Хоуп? А Скотт? Разве не преследуют его поминутно события той ночи? Разве он не чувствует в каждом ветерке запах бензина и горелого мяса? Как он смотрит в глаза молодых людей в аудитории и что при этом творится у него внутри? — Помолчав, она спросила: — Мне продолжать?
Я покачал головой.
— Они до конца жизни будут расплачиваться за то, что сделали, — прибавила она.
— Мне надо поговорить с ними, — гнул я свое.
Она глубоко вздохнула.
— Нет, правда, — настаивал я, — мне надо расспросить Салли и Скотта. Может быть, они и не захотят разговаривать со мной, но попытаться я должен.
— Не кажется ли вам, что надо оставить их в покое наедине с их кошмарами?
— Они же освободились от преследовавшего их кошмара.
— От одного — да. Но сколько еще осталось?
Я не знал, что на это сказать.
Она сделала большой глоток из бокала:
— Итак, мы с вами добрались до конца. Я рассказала вам историю. Я, кажется, предупреждала в самом начале, что это история про убийство?
— Да, вы так говорили.
Она улыбнулась сквозь слезы:
— Я ошибалась. А точнее, я обманула вас. Нет, это не история про убийство. Это история про любовь.
У меня, должно быть, вытянулось лицо, но она не обратила на это внимания и, подойдя к буфету, выдвинула один из ящиков.
— Да-да. Это история про любовь. Она вся построена вокруг любви. Разве эти события произошли бы, если бы Майкла О’Коннела в детстве любили и он понимал бы разницу между любовью и одержимостью? И разве Салли и Скотт не любили свою дочь и не были готовы пойти на все, чтобы защитить ее, защитить любой ценой? А Хоуп? Она ведь тоже любила Эшли, любила с особой силой, чего никто не сознавал. И Салли она любила сильнее, чем той казалось. Она ведь, в общем-то, подарила им всем свободу, — наверное, можно так сказать. И если посмотреть внимательно на все их действия, на все события, происшедшие после того, как Майкл О’Коннел появился в их жизни, то разве все это не свидетельствует о любви — или о ее недостатке?
Я молчал.
Во время этой тирады она вытащила из ящика блокнот и теперь написала в нем несколько строк.
— Чтобы до конца все понять, вам надо сделать еще две вещи, — неожиданно сказала она. — Мне представляется, что вы должны взять одно довольно важное интервью. Получить очень существенную информацию и передать ее. Я рассчитываю на вас.
— Что это? — спросил я, когда она вручила мне листок бумаги.
— После того как вы сделаете то, что надо, пойдите в это место в указанное время — и все поймете.
Я взял записку, посмотрел, что в ней написано, и положил в карман.
— У меня есть несколько фотографий, — сказала она. — Обычно я держу их в ящике серванта. Когда я достаю их и смотрю на них, я начинаю плакать и не могу остановиться, а это, согласитесь, ни к чему. Но вам, наверное, надо показать некоторые из них.
Порывшись в одном из ящиков, она вытащила фотографию в рамке. Она посмотрела на нее, и на ее глазах заблестели слезы.
— Вот, — сказала она дрогнувшим голосом, — хотя бы эту. Снимок был сделан сразу после игры на первенство штата и через несколько недель после того, как ей исполнилось восемнадцать.