Хосода смотрела на Чо так, словно пыталась прочесть его мысли. В комнате было довольно тепло, и она сняла свой жакет. Увидев ее белые плечи и руки, Чо почувствовал, как участился его пульс. У него что-то сжалось в груди. Это было то же чувство, что он испытывал на тропинке среди азалий у себя на родине. И чувство это очень напоминало чувство вины. Чо попросил разрешения закурить и повернулся к окну. Он видел неясные колеблющиеся зеленоватые тени от деревьев, иногда в окне мелькали какие-то черные точки. Ему захотелось, чтобы это были ласточки, поскольку ни одна другая птица не могла летать так быстро.
— Ласточки… — едва слышно произнес он, вспомнив гнезда под карнизом своего дома в родном Пхеньяне.
Изначально это здание предназначалось для советских политических инструкторов. После их отъезда сюда переехали преподаватели вузов, судьи, дипломаты и партийные работники. Весной у ласточек появлялись птенцы, и их писк ласкал слух. Когда Чо был совсем маленьким, он однажды увидел, как его отец оторвался от работы, чтобы посмотреть, как птицы носят своим птенцам еду. Это было еще до того, как он сжег томики Пушкина и Горького.
Отец Чо был профессором литературы и иностранных языков в Университете имени Ким Ир Сена и одним из ведущих поэтов Республики. В шестидесятых, когда ему было тридцать девять лет, он написал стихи для песни «Когда закончится жизнь». Эта песня звучала в очень популярном в те годы фильме «Кровавая дорога». Ее пели все, и стар, и млад, ее разучивали во всех школах. Отец написал также множество других песен, и в любой стране, где существовало понятие авторского права, он стал бы миллионером. Но он никогда не жаловался и говорил, что профессора не принадлежат к привилегированному классу. Семья вела скромную жизнь, однако в Республике интеллигенция пользовалась уважением, поскольку корейцы все еще были проникнуты конфуцианской моралью. Великий Вождь, маршал Ким Ир Сен, вычистил всех своих политических врагов, переписал историю, но не смог искоренить традиционные национальные ценности.
В комнате, что занимала их семья, стоял японский телевизор. Конечно же, он был не по карману семье. Телевизор пожаловал отцу Чо сам Ким Чен Ир, который был в восхищении от сборника революционной поэзии, опубликованного еще в 1984 году. На задней панели телевизора была сделана надпись, гласившая, что этот предмет является даром от члена Президиума Политбюро ЦК, Секретаря ЦК, члена Центрального Военного Комитета партии. На боку отец сделал еще одну надпись большими буквами: «Для моего Су Ёма, в честь его шестого дня рождения».
В начале девяностых годов скудные урожаи и наводнения вкупе с оттоком иностранного капитала привели к тому, что топлива стало катастрофически не хватать, и это негативно сказалось на распределении продуктов. Республику охватил голод. Те из жителей Пхеньяна, кто не мог ездить на китайскую границу, чтобы отовариться, вынуждены были продавать свои электроприборы и мебель. Но даже тогда отец Чо остался непреклонен в своих принципах. Те, у кого были связи среди высокопоставленных партийцев, умудрялись получать более высокие зарплаты и зарубежную гуманитарную помощь, которую присваивали себе чиновники наверху. Но отец постепенно дистанцировался от правительственного аппарата и его функционеров, и вскоре он превратился в изгоя. Его бывшие студенты, ныне члены партии, иногда предлагали ему рис, кунжутное масло или свинину, но отец упорно отказывался принимать подношения, объясняя, что не желает становиться мишенью для провокаций. От безденежья он продал телевизор, авторучку «Монблан», письменный стол розового дерева, холодильник — подарок младшей сестры, которая была дипломатическим посланником в одной из африканских стран, и, наконец, стулья, посуду, шторы и даже предметы медицинского назначения, так что остались лишь книги и кухонная утварь. Он продавал и книги, но все продать было невозможно — среди них были запрещенные произведения.
Со временем отец Чо потерял право на освобождение от пятничной трудовой повинности, которой облагались все служащие и работники умственного труда. Изначально он был освобожден от физического труда ввиду возраста, но теперь каждую пятницу надевал рабочий комбинезон и отправлялся носить кирпичи или убирать мусор после наводнений. Приблизительно тогда же он перестал обедать дома, говоря, что питается в университетской столовой. Лишь позднее стало ясно, что он просто стеснялся есть дома, так как не мог обеспечить едой свою семью, а на самом деле не ел вообще ничего. Он уже примирился со скорой смертью. Чо часто заставал мать в слезах, но она не говорила ему, отчего плачет.