Номер 8036 был больше остальных. На внутренней стороне двери висел план этажа. По нему было видно, что до 8035‑го все номера были одноместными, дальше же, в сторону «кормы», шли люксовые «двойки». Цены тут, видно, были атомные. Даже покрытие на колонне было сделано из прочного материала, который поддавался с трудом. Хино пришлось работать еще осторожнее — волокна материала покрытия попадали в резак. Однако, как и при сварке, осторожность здесь заключалась не в том, чтобы медлить, а в том, чтобы быстро и решительно разрезать материал одним движением. Пыль и мелкие осколки попадали в рот и нос, и Хино чувствовал, что у него першит в горле.
— Может, отдохнешь немного? — предложил ему Синохара, опуская свой лом.
— Не, все нормально, — отозвался Хино и посмотрел на товарищей.
Татено и Синохара рассмеялись:
— Да ты подтек малость!
Оказывается, у Хино из носа катилась здоровенная, вся в белой прилипшей пыли сопля.
Андо до этого ходил посмотреть, как продвигаются дела у других. Вернувшись в номер и увидев Хино, он бросил:
— А неплохо выглядишь! Дай пять!
Хино зашел в ванную, высморкался, умылся, сполоснул руки и закапал себе глаза. Затем он сел вместе с остальными на пол и присоединился к трапезе, состоявшей из чая улун, колы и «Покари свит».
— Твоя сопля, Хино, напомнила мне случай, что как-то произошел со мной, — заговорил Андо. — Дело в том, что мой отец был бухгалтером. Мне было лет двенадцать, и он однажды сказал, что хочет угостить меня устрицами. Мы поехали с ним во французский ресторан, единственный в городе. Отец не жил с нами, но раза три-четыре в год приглашал меня пообедать вместе. Он заказал вина и даже налил немного мне. Я не стал пить — не знаю, может быть, оттого, что мы с ним долго до этого не общались. А отец нервничал и все трескал это желтое пойло… кажется, это называется белое вино. Но дело в том, что отец не привык много пить, и на обратном пути в такси его стало тошнить. Он постеснялся блевать прямо в машине, поэтому попросил водилу остановиться и выскочил на улицу. Он так долго сидел на корточках, что, в конце концов, я заволновался и пошел проведать, как он там. Я ему говорю, типа, ты как, в порядке? А он мне, такой: да, все нормально! И поворачивается ко мне, а у него под носом большая серая капля. Мне становится плохо — что это, черт возьми, думаю? А это целая непрожеванная устрица напополам с соплями! С тех пор я на устриц даже смотреть не могу, а не то что есть их.
Андо столь прочувственно поведал эту историю, что ребята едва не задохнулись от с трудом сдерживаемого смеха. Наконец Хино поднялся с пола и сказал, что нужно продолжать работу. Татено взял свой бинокль и занял место у окна, но тотчас же издал сдавленный крик и присел на корточки, указывая биноклем куда-то вниз.
— Корейцы! — сказал он. — Идут через главный вход!
Его голос дрожал, лицо и пальцы побелели.
— Ну и что? — отозвался Синохара. — У них же здесь штаб.
Синохара направился было к окну, но Татено предостерегающе поднял правую руку и принялся считать солдат.
— Один, два, три, четыре… — начал он. — Пять, шесть, семь, восемь. Нет, тут что-то не так… Девять, десять, одиннадцать, двенадцать… Они бегут. С оружием. Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один…
При слове «двадцать» у остальных тоже кровь отлила от лиц, а Хино почувствовал, будто проглотил мяч для гольфа.