9. Булочка
Бабушка Марка была поваром.
Четыре дня в неделю она работала в ресторане “Москва”, где подавали даже настоящий царский оливье с каперсами и перепелами. А еще два дня - в детском доме номер семнадцать, где оливье тоже был, но с вареной бумажной колбасой и неплохо полежавшим горошком.
Когда бабушка работала в ресторане, то ничего не приносила домой. На выходе всех проверял портье Федор Алексеевич, человек въедливый и системный. У него была большая книга учета, в которой он заставлял расписаться по выходу каждого сотрудника. Но прежде досматривал сумки и карманы, требовал снять верхнюю одежду и деловито приглядывался к формам всех проходящих сотрудниц - а ну как вынесут чего в чулках? Рыбы красной, малосольной, например?
Такая стоила заоблачно. Ее никто не заказывал, кроме губернатора. Но губернатор любил; поэтому рыба всегда была в меню. И всегда портилась. Как и мраморная говядина.
Бабушка называла Федора Алексеевича “госжадина”. И смеялась: “Ничего, и госжадине не видать говядины!”
А вот из детского дома она, наоборот, тащила сумками. Там персоналу еду раздавали вместо зарплаты: в девяностые всем жилось непросто. В последние дни “детдомовской” смены месяца Марк обязательно встречал бабушку на остановке, чтобы помочь донести тяжелую сумку. В сумке были чудеса.
Консервы - кукуруза, горох. Иногда - банки с огурцами или томатной пастой. Случалось и малиновое варенье - особенно в холода. Его давали детям в профилактических целях для здоровья. Совсем редко попадалась соленая кабанина - один из меценатов детдома был охотником. Ну и по мелочи - крупы, макароны, мясные кости на бульон.
Но с особеным трепетом Марк ждал, что в сумке окажется Булочка.
Такая, знаете, как пышный узелок из теста, посыпанный сахарным снегом. Ее кусаешь, а она как облако; если бы облако только могло сладко проваливаться от давления. А внутри обязательно капля варенья, причем не какого-то там малинового, а вишневого, с легкой кислинкой, с целыми ягодами.
Марк знал, откуда в детдоме это варенье. С бабушкиного огорода. Каждое лето бабушка крутила шестнадцать банок. Дома оставались всего две. И обе всегда кончались еще к середине осени.
“Ба!” - голосил Марк, когда она складывала банки в сумку на колесиках. - “Я его тоже люблю! Чего ты все уносишь!”
“Ты тут один его любишь, а их там двадцать восемь человек,” - отвечала бабушка. И добавляла: “Тебе вон родители шоколадные батончики передали. А им некому передать”
И Марк затихал, стыдился.
Ничего вкуснее этой Булочки он в жизни не ел. Ни в миланских тратториях, ни в лучших московских ресторанах. И как-то так получилось, что загрустил с полгодика назад, да выпросил у бабушки рецепт. И десять банок вишневого варенья. Детдом тот давно уже закрыли.
Булочки Марка, конечно, с бабушкиным в сравнение не шли. Но все же…
Когда он приехал в “Дом Добра” и встретил Юлю, то думал, что его сначала введут в курс дела, может, дадут какое-то простое задание: отвезти что-нибудь, привезти, может, в прессу что написать - он все-таки журналист.
Юля только усмехнулась. И закинула его сразу в “жерло вулкана”, то есть - в кухню, где та самая женщина советского вида из фургона оказалась всамделишным поваром.
Да еще каким - чистая бабушкина школа: Марком помыкала так, что он уже через час ее “нарежь это” и “свари то” вымок настолько, что уже стен не видел. Умные очки пришлось снять - пользы от них в этом пекле не было никакой, только сдохли бы. Поэтому готовить Марку пришлось на черно-белой кухне, и отличить быстрым взглядом огурец от моркови оказалось делом сложным. Пару раз он всерьез опасался, что Мария Олеговна двинет ему половником.
После первого дня работы в “Доме Добра” он думал, что ни за что больше туда не поедет. Но на следующий день снова обнаружил себя там - словно зачаровали.
На этот раз его отправили развозить еду по точкам - сегодня помогали тем, кто не мог выйти из дома. Они с Юлей ездили от подъезда к подъезду по своему “квадрату”, поднимались на этаж, оставляли еду, звонили и отходили в сторону.
Двери открывали совершенно разные люди. Изможденная лысая женщина с ребенком - явно раковая больная. Бойкий старичок без ноги в футболке “Metallica”. Бабуля, бывшая оперная певица, которая в качестве благодарности исполнила им “У дуба старого” - откуда только голос берется в этом высохшем теле. И сообщила, что на следующей неделе у нее день рождения - девяносто два года.
Сначала Марк шугался этих людей. Ему было как-то стыдно на них смотреть, неловко говорить. Что он мог сказать им, живущим на границе социума и забвения?
После недели “готовок” и “поездок” Юля, наблюдавшая за его реакцией, сделала попытку провести воспитательную беседу. Марк мямлил и зажимался, отнекивался и кивал. Тогда она перешла к секретному оружию.
Юля показала ему свои фотографии. Это не были студийные или репортажные съемки. Это были портреты тех самых людей в их квартирах. И каждый из них был цветным.
Марк долго рассматривал каждый снимок. А потом долго смотрел в синие юлины глаза. И, кажется, начал что-то понимать.
Вечером он сел за стол, открыл файл и пропал до утра. Он писал про каждого человека, которого встретил, придумывал истории или описывал реальность. Начинал сказочные сюжеты, сбивался на эмоциональные повороты. Один раз чуть не разревелся.
Он не знал, было ли хоть что-то из написанного цветным, потому что специально сел писать на компьютере, где шрифт и так был черным.
Вырубился прямо за монитором. Проснулся в семь утра - и абсолютно свежим. И с новой идеей.
Сегодня Марк ехал в “Дом Добра” не с пустыми руками. На заднем сидении его “ниссана” была картонная икеевская коробка, полная горячих Булочек.
Он точно знал, что сегодня день рождения у одной очаровательной оперной певицы.