Честно говоря, Марк страшно нервничал.
Он никогда не боялся выкладывать свою писанину в Сеть на суд сотен случайных людей. Не стеснялся вступать в полемику и доказывать свои идеи. Не трепетал, отправляя рассказ-другой на конкурсы и премии. Импровизированные литературные чтения друзьям, козыряния своим “писательством” перед подружками, случайные упоминания о книге коллегам - все это Марк делал фоново и без сомнений в своем таланте.
Словно признание - это вопрос времени, а не результат внутренней работы.
Оказывается, его здорово защищал этот кокон уверенности в том, что он - Д’Артаньян, а все… так себе мушкетеры. Любые критические мнения помечались ярлыком “завидуют” и “графоманы”. Иногда еще - да ладно, чаще всего! - этикеткой “я пишу не для всех”. Об этом как раз вспоминала Марина.
Сейчас он чувствовал себя пятнадцатилетним пацаном, который показывает неловкий честный рассказ первому читателю. Да к тому же читатель этот - девушка, от которой мурашки где-то в брюшине. От напряжения у него запотели бы умные очки, если бы он все еще их носил.
Каким огромным и божественным предстает нам человек, чьим мнением мы дорожим.
Юля все еще читала. Марк пошел на кухню за чаем, хотя чай еще был. За окном съемного домика уже начинали желтеть дубы. Тот, под которым было получено письмо, уже почти полностью оделся в золото.
Месяц назад Марк рассказал Юле про Фатум. Признался, что ни за что не решился бы приблизиться к той бездомной, если бы не страх потерять зрение. Что первый раз поехал в “Дом Добра”, потому что там была она, а у нее - голубые глаза.
Рассказал про книгу об ученом, про работу, про Марину, про то, как ему было страшно и брезгливо первое время. Про то, как не мог видеть равных людей в тех, кому они помогали. До той бабули-певицы, до тех фотографий. До булочек, в конце концов.
Юля слушала внимательно. К ней вообще очень легко подходит слово “внимательно”. То, как она смотрит, как слушает, как читает. Всегда погружаясь полностью, всегда реагируя честно. Наверное, только такой человек и может искренне работать с людьми. Марк таким не был.
Он думал, она скажет ему - вали ищи свой Фатум где-нибудь еще.
Но она только спросила:
- Ты жалеешь? Что Фатум тебя привел?
- Нет.
- Ты бы хотел что-то изменить в прошлом? Получить другой Фатум? Или чтобы его вообще не было?
Он не торопился, обдумал. Знал, что вопрос важный, что нужно себя послушать, прежде чем отвечать. Он вообще взял за привычку сначала слушать и думать, а потом складывать слова.
- Нет.
- Ну и славно, - и она вручила ему коробку с едой.
А сейчас они здесь, в том самом доме, с которого все началось. Спустя два месяца после встречи на Ярославском у них что-то вроде творческих выходных.
Они приехали, чтобы поработать над совместным проектом - книгой о людях с рассказами Марка и фотографиями Юли.
Марк бывал в “Доме Добра” по четыре раза в неделю, и каждый вечер писал по половине ночи, несмотря на усталость. Он научился видеть в нуждающихся - людей, а в людях - бесконечные истории. В этом ему помогла Юля с ее фотографиями.
Так они и ходили на вызовы - он с блокнотом и она с камерой. Это кроме бесконечных коробок с едой и вещами, конечно.
Мир оставался черно-белым. Марк стал забывать, каково это - видеть цвета. Были только синие Юлины глаза и зеленые чернила. Больше ничего.
- Я прочитала! - раздалось с террасы.
Он поспешил назад, чуть не забыв чай. Юля сладко потянулась и встала с плетеного кресла.
- Пойдем прогуляемся немного?
Августовский лес деловито готовился к холодам. Пахло уже совсем иначе: грибами, мокрой листвой, увядающей зеленью. Славно пахло.
Они долго брели по лесу и обсуждали будущую книгу. Юля на ходу комментировала его рассказы, и Марка понемногу отпускал мандраж: кажется, ей понравилось.
- А в том месте, где певице дарят бусы - о, ты знаешь, я подумала, что это действительно могло произойти! Арине Матвеевне бы точно понравилось, - она со смехом отфутболила с тропинки какую-то палку. - Тут есть где присесть? Ноги устали.
- Можно пойти к тому дубу, он рядом. Там хорошо.
- О, судьбоносный дуб. Пойдем.
Марк указал направление, они свернули с тропинки.
- Юль… А у тебя уже был Фатум?
- Нет.
- Серьезно? Я думал, тебя в “Дом” тоже судьба привела.
- Ну ты почти прав. Только “Дома” тогда еще не было.
В смысле?
Они вышли к дубу. Юля обошла его кругом, потом обняла, прижавшись загорелой щекой к стволу.
- Какой здоровяк… Так и чувствую, как по нему бежит волшебство, - она села рядом с Марком. - Понимаешь, в чем дело… “Дом добра” появился четыре года назад. Примерно в это же время я жила под мостом в районе Кутузовского проспекта.
- Не понял, - с задержкой ответил Марк.
- Я была бездомной, - подтвердила девушка. - Вернее, мне просто не повезло. Как и многим. Приехала учиться, поступила, но вылетела. С отчимом поссорилась, мама умерла. Отца не знаю. Идти было некуда, разве что в проститутки. И я жила под мостом рядом с театром Фоменко. Иногда ночевала в подъездах. Пыталась выбраться, но друзей почти не было, а проситься к отчиму гордость не позволяла. Хотя еще бы месяц…
Она повела плечами.
- В общем, я встретила нашу Марию Олеговну, и она почему-то меня полюбила. Сначала подкармливала, потом приютила, помогла с работой. А спустя год мы с ней решили сделать “Дом”.
- Ничего себе… Ты мне сейчас мир сломала.
- Да на самом деле, все очень логично, - улыбнулась она. - Я потому так хорошо и понимаю их, потому что я тоже такой была. Я и сейчас такая - просто у меня есть дом, друзья и везение. Просто повезло, понимаешь? Конечно, многие бездомные могли выбраться. У многих были шансы. Есть соцслужбы, ночлежки, спецпрограммы. Какие-то возможности есть.
Она облокотилась на руки и задрала голову к теплому августовскому солнцу.
- Когда ты там, ты не веришь в возможности. У тебя вся жизнь длится ровно один бесконечный день, и этот день ты проживаешь на инстинктах. На прохожих смотришь, как на инопланетян. Для них тебя как бы нет. И тебя ни у кого нет. Не к кому пойти, некому даже выговориться.
Юля замолчала. Марк не знал, что ей говорить.Только комкал в кармане конверт Фатума, невесть как туда попавший.
- Чем дольше ты живешь на улице, тем меньше шансов с нее вернуться. Мне повезло. Я хотела стать везением для кого-то еще. Но еще я хотела, чтобы они знали: я их вижу. Поэтому начала снимать, - она отряхнула руки и улыбнулась Марку. - Мы обязательно должны сделать эту книгу. Это будет правильно.
Откуда-то сбоку раздался шорох, но Марк не обратил на него внимания. Он смотрел на Юлю и понимал, что у нее - помимо ярких синих глаз - еще и чудные песочные волосы. И веснушек много-много, хотя на загорелой коже их почти не видно. И кофта оранжевая, почти под цвет дубовой листвы.
- Тебе идет этот цвет, - сказал он.
- Марк!
Она взвилась одним плавным движением, словно пружину отпустили; обняла его крепко, не по-девичьи сильно, засмеялась щекотно в ухо; и тут же схлынула, затеребила:
- Покажи конверт, ну!
Он тоже смеялся, и улыбка не уходила. Достал конверт, поднял на нее светящиеся глаза, хотел уже развернуть…
Рядом с Юлей лежало Письмо. Прямо около ее руки.
- Юль… Тебе письмо.
- Смешно. Ну открывай давай!
- Я серьезно, - он указал на конверт.
Она осознала не сразу. Испуганной не выглядела; скорее, боевой. Огладила бумагу, сковырнула печать с совой, облизала губы…
- Давай вместе, - шепотом, словно они дети.
- На счет три, - подтвердил Марк. - Раз, два… три!
Они вместе открыли конверты и сразу же заглянули друг к другу; рассмеялись. Каждый полез в свой.
Повисло молчание.
- Что у тебя? - спросил Марк.
- Ерунда какая-то, - она повернула письмо к нему.
- Интересная ерунда, - он тоже повернул свое.
На двух одинаковых белых листах было напечатано одно и то же слово:
“ПОЗДРАВЛЯЮ”