Двенадцать! Глаза Графа расширились. Он уловил краткую паузу, и тут Дрекслер первым ударил кулаком по столу в знак одобрения. Артиллеристы последовали примеру эсэсовца, хоть и без особого энтузиазма.
— Отлично, — просиял Хубер. Он поднял бокал. — Тогда я предлагаю тост.
Когда все встали, Граф воспользовался моментом и налил себе ещё шнапса.
— За победу!
— За победу!
Они выпили, затем снова ударили по столу. Граф почувствовал, как ликёр обжигает горло, как тёплая волна алкоголя разливается по телу. Он грохнул кулаком по столу с такой силой, что все повернулись к нему.
— Двенадцать запусков! Великолепно!
Бивак несколько секунд изучающе смотрел на него, потом вежливо спросил:
— Вы считаете, двенадцать запусков в день — это слишком смело, доктор Граф?
— Напротив — слишком скромно! Сколько, напомните, несёт один Ланкастер?
— Шесть тонн, — сказал Зайдль.
— Значит, двенадцать запусков с боеголовкой в тонну — это лишь эквивалент пары Ланкастеров по взрывной мощности. А сколько бомбардировщиков эти свиньи из ВВС присылают на наши города за одну ночь? Тысячу! Двенадцать запусков?! — Граф снова грохнул по столу. — Я говорю: запускаем тысячу двести!
Зайдль рассмеялся и опустил взгляд. Хубер сказал:
— Но один Фау-2 сеет столько же ужаса, сколько сотня Ланкастеров, и ударяет в землю с колоссальной силой — втрое превышающей скорость звука. Он наносит гораздо больший урон на большей площади, и никакая ПВО не может его остановить.
— И, кроме всего прочего, — добавил Дрекслер, полируя очки салфеткой, — это единственное, чем мы ещё можем достать Лондон. — Он надел очки и оглядел стол.
Наступила тишина.
— Занятно, — сказал Бивэк, словно театрально. Он отодвинул стул, встал. — Спасибо за приём, полковник. — Он коснулся плеча Хубера. — Это не политпропаганда, а просто словами: моя вера в окончательную победу укрепилась после того, что я увидел сегодня. Как мы можем потерпеть поражение, когда наша страна способна на такие технологические чудеса? Разрешите ответить на ваш тост своим: — он неожиданно повернулся к Графу и вежливо склонился, поднимая бокал, — За гений наших немецких учёных!
Граф не был уверен, должен ли он вставать. В конце концов он всё же поднялся и, как все остальные, поднял свой пустой бокал.
— За немецких учёных!
Когда все снова сели, Хубер жестом указал на Графа:
— Доктор? Не хотите ли сказать несколько слов в ответ?
И извиниться? — подразумевал его тон.
Граф улыбнулся и покачал головой:
— Я не по части речей.
— Речь и не нужна, — вмешался Бивак. — Могли бы вы рассказать нам немного о своей работе с профессором фон Брауном?
— Даже не знаю, с чего начать, — честно ответил он. Как можно уместить полжизни в пару анекдотов после ужина? Вдруг он пожелал, чтобы фон Браун был здесь. Тот бы заворожил всех за минуту. Не было человека, которого он не мог бы обаять — даже Гитлера. Когда он смеялся, то запрокидывал свою величественную патрицианскую голову, выставлял вперёд широкий подбородок и искренне радовался, словно юный Рузвельт — и в такие моменты ты был уверен, что он, должно быть, лучший человек на свете. Он точно был лучшим продавцом. Но Граф прекрасно знал, что он — не фон Браун, и всё, что он мог выдавить из себя, было:
— Он выдающийся инженер, это я могу точно сказать.
Повисла пауза.
— Что ж, — с холодным взглядом на Графа сказал Хубер, — придётся на этом и остановиться. Спокойной ночи, господа.
Он догнал Графа на улице, когда тот направлялся в казарму, схватил за руку и втянул в тень у стены отеля:
— Что, чёрт возьми, это было?!
— Что именно?
— Не прикидывайся! Ты прекрасно понял. Ты выглядел полным пораженцем перед этим нацистским ублюдком! “Запустим тысячу двести” — это бросает тень на всех нас!
— Это не пораженчество, полковник, это просто реализм. Мы можем лгать публике — я понимаю. Но в чём смысл лгать самим себе?
— Смысл?! — Хубер практически прижал его к стене, так близко, что Граф чувствовал шнапс в его дыхании. — Смысл в том, чтобы тебя не забрало гестапо за измену! Ты сам помог построить эту чёртову штуку. Вы, учёные, впарили её армии! Так неси за неё ответственность!
Полковник ещё несколько секунд удерживал его в углу, потом с отвращением выругался и развернулся. Поправив мундир, он шаткой походкой направился обратно в штаб.