Она двигалась по коридору, вытянув руки перед собой, как лунатик. На лестничной площадке, к её облегчению, пробивался снизу слабый свет, позволяя ей спуститься. Внизу, в холле, она заметила полоску света из кухни.
Арно возился у плиты. На огне грелся чайник. Он был в той же одежде, что и вчера вечером. Он разогнулся, когда она вошла, и, улыбаясь, повернулся к ней:
— Bonjour, mademoiselle. Voudriez-vous du thé que vous nous avez donné?
Ей с трудом удалось нащупать в голове нужный французский:
— Спасибо, но, боюсь, у меня нет времени на чай. Не могли бы вы показать мне, как пройти на вот эту улицу?
— Могу лучше — я провожу вас сам.
Она замялась. В Мэдменхеме её учили не показывать никому, где ты работаешь. Но вреда в этом она не видела, да и сомневалась, что вообще найдёт дорогу сама.
— Вы уверены?
— Настаиваю. Комендантский час, конечно, но в вашей форме нас никто не остановит. На самом деле у вас ещё куча времени на чай.
— Всё равно, я предпочла бы выйти сейчас, если вы не возражаете.
Он пожал плечами:
— Как пожелаете. — Он снял чайник с плиты и отпер заднюю дверь.
Кирпичная дорожка сбоку от дома покрылась наледью. Лёгкий лунный свет и пара звёзд — вполне достаточно, чтобы различить очертания садовой стены и собственное дыхание, мерцающее в морозе. Он, чуть прихрамывая, пошёл вперёд и открыл калитку. За ней брусчатая улица тускло поблёскивала в луннном свете. Арно закрыл за ними калитку и указал налево:
— Нам туда.
Мехелен был погружён в тишину, средневековый в темноте, чужой в какой-то трудноуловимой манере — иной запах в воздухе, не такой как в Англии, незнакомые изгибы улиц и формы высоких домов в ряд. Кэй пыталась запомнить маршрут, чтобы потом дойти самой: налево, направо, снова налево — зигзагами через спящий город.
Она сказала:
— А вы обычно так рано встаёте?
Ответ ей был не интересен — просто казалось невежливо молчать.
— Часто.
— Вы работаете?
— Конечно.
— Где?
— По-разному. Иногда на мебельной фабрике. Иногда на пивоварне, когда есть солод и хмель. Иногда разгружаю баржи. Рабочих не хватает. Большинство мужчин моего возраста отправили в Германию. Моя нога спасла меня от этого. — Он взглянул на неё. — Ma bénédiction est ma malédiction. — И перевёл по-английски, будто гордясь поэтичностью фразы: — Моё благословение — моё проклятие.
— Вас ранило? Простите за вопрос.
— Ничего. У меня был полиомиелит в младенчестве. Как говорится, “инвалид с рождения”.
— Сожалею. Это… невезение.
И снова ей показалось, что она сказала что-то бестактное. Тем не менее она добавила: — Я очень сожалею о вашем брате.
— Зачем сожалеть? Нет нужды извиняться за то, в чём ты не виноват.
Они вышли на широкую улицу с магазинами по обе стороны. Мужчина снимал ставни с булочной. Пахло свежим хлебом, тёплым, дрожжевым. Арно похлопал себя по животу:
— От этого я становлюсь голодным.
— Вы часто голодны?
— Всегда!
В конце улицы возвышалось большое здание с колоннами и стеклянной аркой на крыше, напомнившее Кэй роскошный викторианский вокзал. Он сказал:
— Так быстрее, если пройти насквозь.
Огромное пустое пространство тускло освещалось луной, пробивавшейся сквозь стеклянную крышу. Внезапный хлопот крыльев голубей, эхом отразившийся от металлических балок, заставил её сердце подпрыгнуть. Она была рада, что идёт не одна.
— Что это за место?
— Продовольственный рынок. Когда есть еда, конечно.
Когда они вышли с другой стороны, он сказал как бы невзначай:
— На прошлой неделе я видел фургоны с радаром у канала.
— Правда? — Она сразу насторожилась.
— Вы ведь с этим работаете — с радаром?
— Я же говорила вчера: не могу об этом говорить.
— Простите. Я не знал, что это такая тайна. Теперь вы видите — извиняться должен я.
Он звучал обиженно и ускорил шаг, сердито выбрасывая вперёд повреждённую ногу, его широкие плечи раскачивались из стороны в сторону. Кэй шла чуть позади, стараясь избежать дальнейшего разговора. Когда они подошли к мосту через реку и вдалеке показались очертания двойных шпилей, она сказала: