Женщина стояла на коленях. Её пальто было стянуто до пояса, прижимая руки к телу. Впрочем, она и не сопротивлялась. Руки безвольно свисали, глаза были закрыты, выражение лица — смиренное. Позади стоял мужчина с огромными ножницами, хватал волосы пучками и отрезал их. Работал быстро, грубо, как будто стриг овцу. Батон хлеба валялся в грязи рядом. Каждый раз, когда он тянул волосы, голова женщины откидывалась назад. Толпа молчала.
Кэй громко сказала по-английски:
— Может, хватит уже?
Она чувствовала себя странно отстранённой. Послушай себя, — подумала она. Ты как воспитательница в детском саду. Она шагнула вперёд с протянутой рукой:
— Arrêtez!
Впервые толпа зашумела — сердито.
— Putain anglaise femme!
— Occupe-toi de tes oignons!
Один мужчина схватил её за руку, другой преградил дорогу. Полуостриженная женщина открыла глаза и взглянула на неё — в этом взгляде было молчаливое уходи. Кэй подумала: Она не хочет помощи. Я только делаю хуже. Где-то сзади Барбара кричала её имя. Даже так она продолжала пробиваться вперёд, пока чья-то сильная рука не схватила её сзади и резко не оттащила назад. Она повернулась, возмущённая — это был Арно.
— Они правы, — тихо сказал он. — Это не твоё дело.
Кэй попыталась вырваться. Он лишь крепче сжал её руку и повёл прочь. Барбара взяла её под другую руку. Наконец Кэй сдалась и позволила увести себя с лужайки. Стена спин сомкнулась за ними. Арно не отпустил её, пока они не оказались в узкой боковой улочке. Кэй прижалась к стене и закрыла лицо руками.
Барбара гладко потрепала её по плечу:
— Ты в порядке, дорогая?
— Кто она была? — Кэй опустила руки и посмотрела на Арно. — Ты её знаешь?
— Нет.
— Что она сделала?
— Считалось, что она коллаборационистка.
— Считалось?
— Обычно не ошибаются, — пожал он плечами. — Говорили, что у неё был ребёнок от немецкого солдата.
— Господи…
— Не суди их строго. Они многое пережили.
— А ты сам — ты был частью этого?
— Нет! — Его даже обидел сам вопрос.
— Тогда что ты там делал? — Когда он не ответил, она спросила: — Ты нас преследовал?
Он помолчал пару секунд:
— Да, так и есть, — спокойно сказал он. — Я увидел, как вы переходили площадь, и подумал: эти двое могут вляпаться в неприятности. И оказался прав. — Он обернулся на толпу, которая уже начала расходиться. Из центра к ним шли прохожие. Часы собора пробили половину часа. — Нам лучше уйти. Хочешь вернуться в штаб?
Барбара спросила:
— А можно где-нибудь выпить?
Он повёл их запутанным маршрутом по задним улочкам к реке. Когда они дошли, уже стемнело. От моста вниз к набережной вела каменная лестница, ступени которой были стёрты временем. У воды стояли баржи, тесно пришвартованные друг к другу. Над водой клубился туман. Арно протянул руку, помогая спуститься.
Они бы ни за что не нашли это место самостоятельно. Снаружи — будто заброшенный склад: блок и таль наверху, двустворчатые двери, в одной — вырезан маленький вход. Внутри — запах пива и табака был таким густым, будто ударил в лицо. Под тусклым светом голых ламп: пол из кирпича, засыпанный опилками, длинная стойка с деревянными бочками, разномастные стулья и столы, в углу — игра в шаффлборд, и исключительно мужская публика. Все обернулись на двух англичанок в форме.
Арно нашёл столик и выдвинул два стула.
— Кстати, это Барбара Ковилл, — сказала Кэй. — Барбара, это Арно Вермеюлен. Я живу в его доме.
Он поцеловал Барбаре руку:
— Enchanté.
Арно подошёл к бару, что-то сказал бармену, а затем заговорил с мужчиной, сидевшим в одиночестве на высоком табурете. Барбара сказала:
— Он, кажется, очарователен. Выглядит весьма привлекательно — выше колен. Прямо как Байрон с его хромотой. “Безумен, порочен и опасен для окружающих.” — Она достала пудреницу, быстро посмотрелась в зеркальце и подкрасила губы.
Кэй с беспокойством смотрела на неё:
— Мы не можем задерживаться, введён комендантский час.
— Ладно, не ной. Это ты чуть не ввязалась в драку. — Она протянула Кэй помаду.
— Нет, спасибо.
Большинство мужчин вернулись к своим напиткам и карточным играм, но несколько по-прежнему не сводили с них глаз. Кэй сомневалась, что в Мехелене когда-либо видели британских военных женщин. Это не входило в официальную политику — посылать женщин за границу. Она чувствовала себя уязвлённой, смущённой. Её попытка вмешаться раньше казалась теперь наивной. Глупой. О чём я только думала?