Дым сразу же начал рассеиваться. Он включил фонарик и осмотрел отсек. Большая часть резиновой изоляции на кабелях расплавилась. Фанерная обшивка вокруг отсека была обуглена. В остальном серьёзных повреждений не наблюдалось. Он закрыл люк. Очень медленно, не глядя вниз, он начал спуск.
Когда он достиг земли, у ракеты уже собрались десятки человек — и пешие, и на грузовиках: не только Зайдель с расчётом, но и сам полковник Хубер, сидевший на переднем сиденье штабной машины. Бивак нагнулся над обгоревшим трансформатором. Он попытался его поднять, но металл был слишком горячим — даже в кожаных перчатках, и он тут же уронил его.
— Как сильно повреждена ракета? — спросил Зайдель.
Граф снял перчатки, сел на корточки отдышаться:
— Вроде не повреждена. Только трансформатор.
— Что предлагаешь?
— Слить топливо, отправить в ремонт на проверку электроники.
— А если просто заменить трансформатор?
— Можно, но зачем рисковать?
— Вы же сказали — нет повреждений, — вмешался Бивак.
Граф встал:
— Вероятно, нет. Но уверенность будет только после проверки.
— Сколько займёт слив топлива?
— Пару часов.
— Полдня потеряете, и у Лондона будет выходной! А если запустить — что худшее может случиться?
— Осечка, — ответил Граф, уже едва сдерживая раздражение. — Или промах, и в пустую сотни тысяч рейхсмарок.
Подошёл Хубер:
— Итак, господа?
— Доктор Граф рекомендует отменить пуск. Штурмшарфюрер — против, — доложил Зайдель.
— Не обращайте на меня внимания, — Бивак махнул блокнотом. — Я здесь только наблюдатель.
Хубер посмотрел на ракету, на обгоревшую деталь, на Графа — и на блокнот Бивака. Граф почти слышал, как скрипят шестерёнки в голове полковника.
— На войне надо рисковать. В этом суть национал-социализма. — Он кивнул Зайделю. — Заменить деталь. Запуск — провести.
Граф отвернулся, с отвращением. Хотел закурить — не позволили. Осталось лишь ходить кругами, как в Пенемюнде, пока всё не будет готово.
Трансформатор доставили на мотоцикле. Один из унтер-офицеров быстро поднялся по лестнице, установил его. Отсек закрыли, лестницу убрали, подключили кабели. Прозвучал сигнал тревоги. Люди спрятались в укрытиях. Зайдель, Хубер, Бивак и Граф отправились к пусковой машине.
Внутри было тесно и холодно — люк на крыше открыт. По громкоговорителю из Гааги подтвердили: самолётов противника в радиусе 50 км нет.
— Готовы к пуску.
— Каков порядок?
Граф отступил в угол. Пусть Зайдель объясняет:
— Пять положений тумблера. Сейчас — первое...
Сержант выглянул в люк:
— Обратный отсчёт.
Десять… девять…
Второе положение — закрытие клапанов, подача воздуха в бак кислорода.
Восемь… семь… шесть…
Третье — подача перекиси и перманганата в турбонасос. Искровой воспламенитель, как огненное колесо.
Пять… четыре…
Четвёртое — подача топлива в камеру сгорания. Пламя охватывает основание.
Три… две… одна…
— Пуск! — Сержант спрятал голову, захлопнул люк.
Пятое — турбонасос на полную. Топливо с бешеным давлением врывается в камеру. Машина задрожала. Шум, рождающийся в солнечном сплетении, расходился во все стороны. Лесной мусор стучал по броне. Граф зажал уши и начал молиться.
4
К этому моменту Кэй стояла на углу Чансери-Лейн и Уорик-Корт, держала чемодан и наблюдала, как машина «Скорой помощи» пытается протиснуться через переполненную улицу в сторону больницы Бартс. Прошло уже семьдесят шесть минут с момента удара ракеты. Улица была заполнена выжившими и зеваками. Водителю пришлось включить звонок, чтобы расчистить путь. Люди поворачивали головы, отходили на тротуар, сталкивали других с дороги, а потом снова возвращались назад.
Наконец «скорая» исчезла из виду, и звук звонка затих. Но Кэй даже не пошевелилась. Голова казалась именно полузасыпающей — она могла думать только об одном за раз.
Тем временем над Северным морем ракета работала почти идеально: двойные гироскопы — один отвечал за тангаж, другой — за крен — вращались со скоростью 30 000 оборотов в минуту, удерживая V-2 на курсе.
Кэй вдруг поняла, что мерзнет в платье без пальто. Она впервые оглянулась вокруг и увидела: почти все витрины на Чансери-Лейн выбиты, стекла разбиты в верхних этажах зданий и в машинах, брошенных на улице под разными углами. Широкая улица, хотя и заполненная, казалась странно неподвижной — как Вест-Энд поздно вечером, когда прохожие стоят, ожидая друзей, обсуждая спектакль или планируя дальнейшие действия. Кровь — на лицах, одежде, маленькими пятнами на тротуаре. Пожилая пара сидела на бордюре, держась за руки, их ноги свисали в стоке. Маленький мальчик плакал, вцепившись в пустую коляску. Везде валялось битое стекло, кирпичи и куски штукатурки. У ног Кэй лежал странный кусок тонкого металла — она подняла его. Он был еще теплым. Похоже, это обломок ракеты — часть корпуса или хвостового оперения. Она осторожно опустила его обратно. Кто-то что-то ей сказал, но когда она собрала внимание — этого человека уже не было.