В первые секунды даже самый внимательный глаз не заметил бы изменений. Но токи регенерации уже разбегались по мертвому телу: восстанавливались наружные мембраны клеток, окатыши клеточных ядер, лизосомы и митохондрии; с толчком ожило одно из двух сердец, погнав по сосудам кровь. Через минуту дрогнула правая рука; шевельнулись непроизвольно пальцы; судорожно дернулась, сгибаясь в колене, нога. Из горла мертвого человека вырвался каркающий звук, после чего человек задышал. С этой секунды в его пробуждающемся к жизни мозгу замелькали калейдоскопом яркие картинки из прошлого. Известно, что человек, умирая, видит всю прожитую им жизнь. То же самое предстояло теперь и этому воскрешаемому человеку, но в иной, чем обычно, последовательности.
Он видел свою жизнь, события протекали через его мозг одно за другим: от детства к юности, от юности к зрелости. Он видел их, переживал заново, и этот чисто субъективный его путь тоже вполне можно назвать путешествием во времени. Он видел…
…Отец и мать.
Отец — тихий инженер, затюканный бытовыми неурядицами на почве нескладного своего характера, ничего не видевший и не увидевший в жизни, кроме нелюбимой работы, возни обывателей вокруг и мрачных попоек в прокуренных кухнях, но тогда же — и тонко чувствующий интеллигент, поклонник де Шардена, способный непринужденно цитировать из Аквинского или Бэкона.
Мать — стержень семьи, целеустремленная, с блестящим умением противостоять жизненным неурядицам, практичная женщина, ничего не боявшаяся, никогда не избегавшая принимать решения, чему, видимо, в немалой степени помогала ее профессия врача «Скорой помощи». При этом она хорошо вязала: Вячеслав до сих пор везде носил с собой вязанный толстой шерстяной ниткой брелок-сумочку для ключей… Он видел…
…Детство. Гатчина. Лето. И озеро. Серебряные брызги и стоячая темная вода над омутами.
Они играли в войну. Они всегда играли в войну. Сколько себя Вячеслав помнил, все и всегда играли в войну.
Славик Карась забрался на крышу сарая и залег на раскаленном шифере, который жег обнаженные коленки и локти. Но стиснув зубы, как подобает настоящему взрослому мужчине, он прищурясь наблюдает за двором. Под рукой у него — верный кольт, грубо выструганный из деревяшки, с рукояткой, замотанной в изоленту, чтобы не занозить пальцы. Солнце печет неприкрытый затылок. От напряжения у Славика сводит ногу. Это очень больно, и он тихонько плачет, но никак не выдает лазутчикам противника своего присутствия на крыше. Он помнит, как учила справляться с судорогой мама, аккуратно массирует пальцами икру и лодыжку, чуть приподняв ногу, тянет носок. Судорога проходит, по ноге бегут мурашки. Это все еще болезненно, но более терпимо. Внизу появляется противник, Андрюха Костлявый, держит в руках уникальную вещь — заграничный игрушечный автомат, который может выдавать убедительный треск, стоит нажать на спусковой крючок, создавая тем самым вполне даже пристойную имитацию стрельбы. А еще он может выпуливать особые шарики, которые, впрочем, Костлявый давно частью растерял, а частью обменял у Макса Гуманоида на серию «Космос» и у Ромки Кактуса — на редкую лупу с трехкратным увеличением. Да, автомат Костлявого — предмет чернейшей зависти для пацанов из команды, однако, несмотря на единоличное обладание этой замечательной вещью, Костлявый остается Костлявым; боец из него никудышный, и сейчас Славик Карась легко и навылет прострелит его глупую бритую башку, а тот не сумеет даже воспользоваться своим совершенным оружием. Одно пока останавливает: необходимо выждать, подпустить противника ближе, чтобы не было потом сомнений, споров и взаимных упреков. Ближе… и еще ближе… И еще самый чуток ближе… Андрюха Костлявый идет медленно, топчет сандалиями траву, вертит бритой головой; перед майки на животе вымазан землей, и капли пота блестят у него на лбу и подбородке. Костлявый останавливается, облизывает губы и, словно заподозрив что-то, почуяв чей-то на себе пристальный взгляд, начинает поднимать голову. Ждать более бессмысленно и просто опасно, и Славик Карась, подхватывая деревянный кольт и с заготовленным криком-имитацией на устах «Трах-тах-тах!!!» вскакивает на крыше, но в этот самый неподходящий момент ногу его сводит во второй раз; от резкой боли он оступается, но, падая уже вниз, успевает увидеть смесь растерянности и почти животного ужаса на лице Костлявого Андрюхи.