«Саук-1» и «Саук-2» порадовали поисковиков. Подсчеты запасов еще не закончены, но картина ясна. А открытие промышленной нефти и газа — это и строительство новых железнодорожных веток, и новые поселки и, конечно, новые заботы, ведь чем дальше забираешься на север, тем трудней.
Облетев буровые, начальник экспедиции задумался о снабжении рабочих продуктами и вызвал к себе заместителя.
— Растет коллектив. Сможем ли вертолетами полностью обеспечить? Не будут люди сидеть без хлеба, мяса? Надо бы бригаду рыбаков создать, озер-то в тундре много. Пошли начальника орса, Сергеич, пусть развертывает. Нечего время терять. Транспорт наш, люди — местные. Старшим Петрович станет. Он, кажется, не прочь, хотя прямо с ним я об этом не говорил. Такой же непоседа, как мы с тобой. И на озера у Грешной давно метит.
Плотники уже заканчивали на Грешной строить помосты, дощатые склады для глины и цемента, рубили дом для жилья, благо плавника по берегу раскидано много, город можно из него выстроить. И что за лес — ни червоточинки, словно камень. Солью насквозь пропитан. Только пили, руби и клади стены. Морем до блеска отшлифован. Нашел Сибирцев и старую избу, где когда-то жили рыбаки. На первое время пригодится. Забредший к геологам охотник говорил, что восточней находится рыболовецкая бригада ненцев, подледный лов в губе ведут. Есть же такие названия — Вшивая губа. Впервые услыхав, невольно поморщишься, чтобы через какое-то время обрадоваться: богаты воды ее мелкими паразитами — кишмя кишат — главным кормом белорыбицы; нельма тут нагуливается до полной зрелости, омуль, чир, сиговые. Омуль тоже живая загадка. Места его нагула — в прибрежных водах Карского, а на нерест идет к западу, входит большими косяками в устье Печоры, поднимается по ней не до самых истоков, а до устья Усы, и уже оттуда забирается в самые верховья этой реки, заполняет горные речки. Взглянуть на карту — странным кажется, ведь напрямик к северу до мест его нагула — рукой подать. А почему красная к востоку не идет? Дальше Черной речки ее не встретишь.
Сибирцев вызвал по телефону Ухту, чтобы уладить кое-какие хозяйственные вопросы, сказал секретарю, чтобы отвечала: «Занят!», намереваясь провести по УКВ перекличку с мастерами.
Большие надежды они возлагали на Хорейвер, где около года трудились буровики. Признаки нефти и газа появились сразу же, как только заложили скважину. Несколько тонн ее уже было собрано в цистерны, использовалось для местных нужд, а в результате снова пустая работа.
— Лихоносов, как дела, старина?
— Готовлюсь к атаке.
— Надеюсь на тебя. А как у Чупрова?
— То же, что и раньше. Скальные породы появились.
— Бур не запорол бы. Как бы не пришлось снова «торпеду» пускать. Гаечных ключей в скважину еще не роняли?
Мастер молчал. Он помнил тот случай, когда один из буровиков уронил в скважину гаечный ключ и умолчал об этом. А потом — лучше не вспоминать, что потом последовало.
— База? Саржанов? Отпуск, ждать? Как только будут готовы квартиры — первому дам. На свадьбу не забудь пригласить. Ну-ну!
День подходил к концу, а на улице было все так же светло.
— Вы домой, Владимир Иванович, — спросил поджидавший его в прихожей шофер.
— Езжай. Пройтись хочется.
Начальник первой нефгегазоразведочной шел по обочине улицы, вдоль покрытых серебристыми гроздьями куржака берез и рябин, раскидистых ив, а мимо неслись автомашины, тяжело ползли переполненные людьми автобусы. Город жил своей жизнью. Ему не было никакого дела до этого человека, несущего что-то новое, еще не познанное.
Много друзей оставил я в этом городе, а чаще всего вспоминаю то ли курского, то ли брянского парня, в юности тракториста, приехавшего в Приполярье навестить родственников и оставшегося тут. О нем при первых встречах говорили мне: «Каждый закоулок знает, не любит широких улиц. А если снимать, то и на «пожарку», пожалуй, заберется, уже бывало такое».
Пожарная каланча в городе — чудо, на десятки километров видна, как крепостная башня со шпилем. Для пилотов прекрасный ориентир.
Николай Воропаев, сдержанный в незнакомом кругу, становился другим среди своих — неугомонный, стихоплет, рассказчик, фоторепортер. Для него пусть «на улице стоит мороз, мороз трескучий, в кармане ни гроша — есть объектив на всякий случай».
Больше всего нравилось мне, когда, проходя по новой улице, он говорил людям, впервые приехавшим в город: «Здесь было болото, по дощатым мосткам переходили, а вот тут обнаружен в начале тридцатых годов выход угольного пласта; а это наше профтехучилище, наша библиотека, наша редакция «Искра». Это «наше» и тянуло меня к нему. Он и теперь пишет: «Как живешь? А в нашей Инте…» Вот и назвал город, и выдумывать ничего не надо. И как только появится возможность — рвану туда, пожмем друг другу руки, помолчим, пройдем немного по улице Горького, переглянемся: «Зайдем?» Тут слова не нужны: нас ждут. А потом он мне своего Егорку покажет. Сын у него родился недавно. Что подарить Егорке на память? Подарю-ка я так и не дописанный рассказ «Егоркины гуси». Авось он допишет, когда вырастет, хотя и по-другому, а я, пока размышлял над концовкой, Егоркиных гусей из виду потерял, не знаю, в какую сторону они подались.