— Наклюкался! Господи, прости нас грешных, — пробормотал хозяин.
— Боженьку вспомнил? — Быстров ухмыльнулся.
— Велики наши прегрешения перед тобой! — продолжал старик.
Не везло в это лето Кожевину. Овечек на колхозное пастбище выпустил — платить заставили. Накосил сенца — оказалось не там, лесхоз штраф наложил. Сети в реку заметал — квартирант напоролся, пришлось выжидать, а лодка, считай, пропала. Ивашка с Трофимом хапнули на Суле много, да чуть не нарвались на Торопова с этой узкоштанной. Зубами скрипели, глядя из кустов, как увозят в сельсовет бочки с рыбой. Когда власти возьмутся, тут много не поспоришь… Добро милиция не дозналась, чей плащ. Тоже дураки — открыто бочки оставлять. От рук Ивашка отбился.
— Зн-а-аю, на какие поженки ездишь! — прохрипел Шишелов. Это прозвучало так неожиданно, что старик вздрогнул, как от удара плетью, в глазах блеснуло недоброе.
— Мме-е-ня держись! Не то… — шаря рукой по столу, пытаясь дотянуться до стакана, Егор снова уронил голову на стол.
— Продаст? — Быстров в упор глядел на старика.
— Забудет. В квасок-то я махры подсыпал. Господи, помилуй меня грешного.
— Брось бога вспоминать. Не таков ты, Шалый. Аль смерть чуешь?
Григорий Кузьмич и плечом не повел.
— Вот и води с вами компанию, э-э… — он хмыкнул, почесал в бороде. — Пей лучше!..
Сам он прикасался к рюмке только в престольные праздники, считая пьянство за смертный грех. Но водочку в доме держал про запас: мало ли для какого случая понадобится. Без бутылки, как он считает, сейчас никуда. Так и Замлилову не раз говаривал, удивляясь, как это квартирант не спивается, живя один.
— С Трошкой все! Ненадежный он. Что дальше делать будем?
— Давно бы так, а то несешь несуразицу, — куцая бороденка старика дернулась. — Вытащи этого подальше… Обмозговать надо.
Быстров легко взял Егора под мышки. Тот висел на нем мешком.
Кожевин поднял руку в крестном знамении:
— Господи, будь милостив к детям твоим! — Сухие пальцы его коснулись лба и упали на впалую грудь.
Быстров вернулся, они заговорили о милиции, которая начала шнырять по реке на полуглиссере, о рыбе, что лежит на Островке.
— Сколько? — спросил Быстров.
— За что?
— Квартиранта твоего проучить.
— Бог с тобой!
— Мне и с чертом неплохо, а тебе без бога никуда.
Шалый, как прозвали в молодости Кожевина, и сам думал, пора проучить квартиранта, непонятный он, не разберется что к чему, но доверь такое дело проходимцу — еще того… ножичком…
Раньше Кузьмич считал: «Кто с умом, и при социализме не пропадет». Теперь увидел, жмут со всех сторон. Дохнуть не дают. Тих квартирант, обходителен, а пока не было его в селе, все легче жилось; такому не попадайся…
— Сколько дашь?
— Свои люди!..
Глухо щелкнула задвижка двери, стукнул засов, послышалось старческое бормотанье:
— О господи, помоги рабу твоему Ивану.
Страх одолевал Кожевина. Он чувствовал, из рук уходит последняя надежда. Отнимают без угроз, без насилия. Дышать нечем.
— О господи!
Рассветало. Дряхлый старичок, сторож универмага, проснулся в своей кабине от тоскливого собачьего воя. «Не к добру!» Чья-то лайка, облизав лицо и пиджак лежавшего посреди улицы Шишелова, надрывно выла. Старичок, постукивая посохом по мостовой, подошел к лежащему.
— Егорушка, — просил он. — Люди скоро вскочат… Подымись…
Обложило небо серыми тучами. Льет дождь. Грязь на дорогах непролазная. Темно. Идешь по селу вечером, выставив руки, на ощупь. Полуночник покружил-покружил и скрылся, его время еще не пришло. С моря задул шелоник — порывистый злой ветер. Угрюмо шумят на деревенских кладбищах ели. Который день непогода. Хороший хозяин собаку на улицу не выгонит, а инспекторы, накинув на плечи тяжелые брезентовые плащи с капюшонами, плетутся по реке на своей «Доре», большой моторной лодке, рассчитанной на плавание у морского побережья.
Замлилов качнул фонариком: поворачивай!
Егор повернул руль направо. Их окатило холодными брызгами. «Дора» накренилась, словно хотела перевернуться, но лишь зачерпнула бортом. Корму приподняло и снова бросило в яму, винт коснулся воды и толкнул ее вперед…
Ночка в самый раз браконьерская. Тускло мерцают по распадкам огни деревень. Не будь их, трудно угадать, где у реки низовье, где исток.
Когда-то давно километрах в десяти от села река разделилась на два рукава. Вдоль левого, низкого песчаного берега тянутся заливные луга, заросли ивняка и черемухи. Река здесь мельче лесной — там дно, берега каменистые, вода тащит вывороченные с корнями деревья, отражаются в ней поросшие чернолесьем кручи. Левый рукав рыба больше любит. Осенью она тут идет густо. Удобные для лова тони. Совсем недавно славились они на весь Север, но с тех пор, как Устьянка стала границей заповедных вод, здесь уже неслышно рыбацких песен, не горят по ночам костры. И все же кое-кто навещает Островок. И в инспекции догадываются об этом.