«Никифор?» — и Федор неожиданно вспомнил: изба эта когда-то была поставлена отцом Фатины, он и сгинул где-то тут. Слухов много бродило разных, а так и не докопались до истины. Спустя годы сказал Федору про эту избу лесник дядя Паша. Нашел ее парень. Потолок прогнил, обвалился. Пришлось почти заново ставить ее своими руками — расчистил, сделал сруб повыше, настелил пол, весной завез тесу. Рассчитывал на годы… Без жилья тут много не напромышляешь. Половина пастей тут.
Изба в лесу поважней, чем дом в деревне. Там и без него пока можно.
Федор, подживив огонь, стряхнул с плеч дрему и усмехнулся: «Приснится же!» Но успокоиться он уже не мог до утра. Все казалось: чьи-то недобрые глаза наблюдают за ним из темной чащи. Но Зорька, свернувшись калачиком, спокойно спала у ног хозяина.
«Ты спишь, а я чую: не к добру все это. Не к добру Никифор о себе напомнил. Слышь, Зорька?»
Лайка подняла голову, навострила уши. Таким она хозяина еще не видала.
«Лежи — лежи. Перетрем — перемелем…»
Кто считал глухоманные километры, кто знает, какой они длины? Это зависит от быстроты твоих ног, от ясной головы и сколько-то от времени…
Федор не стал возвращаться обратно, не двинул вниз по речке, хотя этот путь был полегче, а направил носки лыж через перевал к лесовозной дороге, где работали знакомые мужики. На третьи сутки вышел к ним.
— С какой стороны несет? — удивились они. — Эх, и длинные ноги у тебя, земеля. Ты, чай, не приболел? Лицом что-то спал?
— Закурить есть?
— Как не быть!
Давно не курил Федор, лет десять не крутил «козьей ножки». От первой затяжки в глазах потемнело, но не бросил цигарки.
— Пожрать найдете?
— Спрашиваешь…
— Третьи сутки без хлеба, без соли мясо осточертело…
— Занесло тебя, знать. За зверем, што ли, гонялся?
— Может, от него убегал.
Лесорубы непонимающе пожали плечами.
— Что в деревне новенького? — спросил он, усаживаясь поудобней на тракторных санях, нагруженных бревнами, когда машина тронулась с места.
— Все по-старому. Финоген, правда, откуда-то объявился. Морду отъел — во! В унтах, куртка с замками, с кармашками, шапка с козырьком — не видывали такой. Чисто летчик. Который день гуляет.
— Чего ему понадобилось? С неба, што ли, свалился?
— А кто его знает откуда, чужая душа — потемки. Бабу свою, говорит, посмотреть решил, как она честь блюдет.
— А Фатина?
— Не видно ее что-то… Из дома не выходит.
Федор только теперь заметил, как медленно движется по лесной дороге трактор с нагруженными бревнами санями.
Все случившееся отошло на задний план, непонятная жалость к человеку, который когда-то был близким, охватила его. «Что с ней? Как она там?» И почему «когда-то»?
Я в это время уже возвращался в райцентр. Попутчик мне на этот раз попался немногословный, и тишина, окутавшая лес, нарушалась лишь редким: «Ну ты, сивый, шевели ногами. Чтоб тебе околеть!..» Ехал я с возчиком почты. Он и покрикивал-то в полусне, положив голову на мешок с письмами.
Снова скрипели полозья, потряхивала оглоблями лошадка, испуганно фыркая в темноте. Смягчило. Снег повалил. Он в долгой дороге убаюкивает. Я видел перед собой черные ельники, бродил с Федором по рассохам, где снят под снегом тетерева, мышкует лисица, обгрызает верхушки ивняка сохатый, но все это было лишь во сне.
А в деревне гудела ипатовская изба. Кто только не бывал на гульбе, хотя в обычное время сторонились Ипата люди. Может, и заворачивали к нему из-за того, что опасались, как бы порчи на скот не нагнал, красного петуха над крышей ночью не подпустил. «Он все может», — кем-то сказанное однажды приняли в Спиридоновке безоговорочно. Попробуй не зайди к такому, если приглашает, — до конца жизни своей жалеть станешь. Но всему приходит своя пора. И родня по домам разбрелась. Остался в избе от гульбы по случаю приезда Финогена густой запах домашней браги да водочного перегара. Ипат кряхтел, в который раз подходил к кадушке с водой, опрокидывал ковш и снова ложился на широкую деревянную кровать рядом с сыном.
— Надолго? — в который раз спрашивал.
— Не думал еще. Сбегал бы, отец, в ларек.
— На что сбегать?
— Трешка где-то была… Сходи.
Натянув штаны, сунув ноги в катанцы, набросив на плечи пиджак, Ипат рысью отправился в ларек.
Финоген, подставив голову под умывальник, фыркал, крутил шеей, держал лицо в воде и, потряхивая сырыми волосами, хмуро поглядывал в окно.
Это он называл американским способом приведения себя в чувство. Безотказно, говорит, действует. Ложкин, говорит, научил, друг, с которым на прокладке новой дороги повстречался.