Хотел я или не хотел, а думал про Федора, вспоминая его приезд в райцентр, его растерянность, когда он услышал о новых неприятностях дома. И не только о нем. Пижемские охотники тоже говорили, что зверя в лесу не убавилось, просто перевелись настоящие промысловики, а тем, кто хотел бы охотой по-настоящему заняться, крылья подрезают. И винить вроде некого: в колхозах по-прежнему мужиков не хватает, особенно в дальних деревнях.
«Все на молоко жмут, а сколько добра кругом пропадает, а луга мелкие, много скота не продержишь, а когда-то еще болота освоят…» Каждый раз при этих разговорах я слышал похожее: «Промхоз бы… Прикинуть бы… Может, так оно и выгодней. Испокон веков наши с лесом дружбу вели…»
Старое, конечно, не вернешь, да и ни к чему это, но какая-то доля глубинной правды, скрытая в разговорах, тревожила. Мне вспомнилась деревушка, из которой вышел. Я впервые попал туда весной. На катере мы приехали. Приход катера был для ее жителей как первая посадка «Антея» в городском аэропорту. Бабы стояли на угоре, скрестив руки на груди, мужики наперебой приглашали в гости. Мы не спешили, не отказывались. У меня хватило времени перезнакомиться почти со всеми.
«Браконьерское гнездо, а не колхоз», — рассказывали мне перед поездкой в районном отделе милиции, а начальник помалкивал, вспоминая недавнюю командировку. В деревнях столовых нет, в магазинах — консервы, всухомятку долго не протянешь. Где бы начальник ни останавливался, видел на столе лишь молоко, картофель, соленых окушков, которыми в изобилии снабжает торговую сеть рыбцех.
— Неужели вы так и живете? — спросил он у знакомого. — Без мяса, без рыбы…
— Так и живем…
— Завезли бы в магазин…
— Ни к чему нам. Привыкши…
А когда начальник милиции уехал, закончив расследование очередного дела о браконьерстве, мужики посмеивались: «Как он окушков-то ел, аж жалко становилось».
Тамошние мужики исстари как знатные промысловики славились. О них вспоминают, когда о промысле речь идет, умалчивая о том, что почти все числятся в списках «заядлых браконьеров».
Браконьер по общим понятиям — это прежде всего вор, действующий исподтишка. Про цилемцев этого сказать нельзя. Тому же начальнику милиции, когда он приехал в Нонбур, деревушку эту, и задумался, надо ли снимать с лошади хомут и прятать вожжи, одна старушка ласково ответила:
— К черту, бат, прятать-то. Воров-то, бат, у нас не водилось. Пьют, бат, мужики по престольным праздникам, а такого нет. Чей-но ты, сынок, надумал-то? Прятать, в избу вожжи заносить.
И теперь, по пути в Спиридоновку, вспомнились нонбурцы, которым нельзя отказать в уме, сметке, ловкости. И в райцентре не все на них смотрят. И на судьбу свою они не особо жалуются.
Случилось однажды, поздней ночью, возвращаясь с замшевого завода, подсел я на цилемскую подводу. Под сеном что-то твердое лежало. Мясо, говорят, сдавать везем. Мясо так мясо, мы не следователи, только подвода эта у соседнего дома суток двое простояла (пустая, конечно), у дома райисполкома. Корову да не ту привезли кому-то мужики.
А что им остается делать? И сегодня рассказываю не для укора, не донос строчу. Хочется осмыслить, какие силы приводят человека к тому, что на языке закона считается уже не проступком, а преступлением…
День был изумительно хорош, я уже шел по лугам спиридоновской бригады, иногда оглядываясь назад, чтобы увидеть, насколько пряма лыжня. К стыду признаться, не к чести своей, я, всегда считавший себя добрым лесником, которого друзья-горожане причисляли к разряду следопытов, не был в этот день доволен собой, не хотел бы, чтоб кто-то видел мой след. Лыжня была ломаной, сворачивала то в одну, то в другую сторону без всякой на то причины. Разучился я ходить прямо, и ослепительно яркое солнце, словно усмехаясь, отпечатывало на снегу мою тень.
«Э, да я тут не один. Кого еще черти носят? На местных непохожи».
Слева, куда я думал повернуть, чтоб идти напрямик в деревню, лежала чья-то плотно утоптанная лыжня, уводящая в лес, а по ней ко мне бежали двое в дубленых полушубках, перепоясанных широкими ремнями. Можно понять мое удивление при встрече с работниками милиции. Мы были хорошо знакомы. После взаимных расспросов, кто и куда путь держит, перекура, горячего чая из термосов, пришли к выводу, что мне лучше присоединиться к ним. Идти недалеко: километров двадцать, может, чуть больше, на полдороге есть избушка, где и переночуем.
Ребята шли на узких лыжах, точно по адресу, чтоб «прихватить, — как они сказали, — злостного браконьера на месте». Я с улыбкой оглядел их снаряжение, подумал, что они привязаны к чужому следу, что на таких лыжах в лесу и километра не пройдешь, но вслух ничего не сказал. Тоже головы на месте. Рассчитано, значит.