Много в этом зале разбиралось дел о браконьерстве, но такого еще не было. Уже кое-кто из пришедших, пожимая плечами, говорил соседу: «На поруки возьмут. Какое тут браконьерство». Но мода брать на поруки всех, кого надо и не надо, уже шла на спад, да и не могло быть речи о том. Коса, как говорят, на камень нашла. Федор не отнекивался, не выкручивался, не пытался оправдаться. Он как будто не понимал, в чем его обвиняют.
Два года исправительно-трудовых колоний и штраф, платить который придется много лет, присудили Федору. Иначе и нельзя: три лося. Мы ждали большего. Сельпо было предложено вывезти мясо, сдать его в торговую сеть. В частном определении суд записал в адрес заготконторы: «Предупредить директора, что при нарушении правил охоты он будет привлечен к ответственности…» Но что оно, это частное определение? Оно вроде выговора без занесения в личное дело: дали и забыли.
Ипата при чтении решения суда уже не было. Марина стояла в дальнем углу, прижимая концы платка к глазам, а вокруг нее образовалась пустота. Казалось, люди что-то хотят сказать ей, но глянут — и пройдут молча мимо.
— Пропадет Федор, как пить дать, пропадет! — сказал кто-то в дверях.
— Было бы кому ждать — не пропадет! — послышалось в ответ.
Я, выходя со всеми к дверям, оглянулся. Это была Фатина.
— И ты здесь?
— А где ж мне быть? — тоже вопросом ответила.
— Расступитесь немного, — послышался голос. — Дорогу, говорю, дайте. Чего столпились? Посудачить дома успеете.
— Подушку и полушубок забери у надзирателя, — сказал Федор, на какую-то секунду остановившись. — А то он того… Жаден старый хрыч.
— Ну, будь…
— Перемелется. Долго не задержусь. Завтра кассацию подам. Теперь можно. Скоро увидимся.
Тут, около дверей, я и распрощался с Федором, на какую-то секунду задержав его ладонь в своей больше, чем положено. Тут простилась с ним и Фатина, на глазах людей, которые не высказывали ему ни осуждения, ни упрека, а лишь молча спрашивали: «Что ж ты так?»
Павла Алексеевича вскоре не стало. Марина тут же переехала к родственникам. После ее отъезда пополз слушок, будто зимой не раз вечерами видали возле ларька Ипата с приятелями из сплава. Нечисто, говорят, тут дело, но не пойман — не вор, мало ли чего люди не скажут. Карабин Ипат так и не сумел получить. А мясо, что заготовил Федор, осталось лежать в тайге. На себе никому вытаскивать не хотелось, а перед самой весной ударили метели, и его не смогли найти, хотя и вертолет специально нанимали.
Впервые в жизни я был не в силах выполнить задание редакции, когда шел суд над Федором.
— Не могу, — сказал тогда редактору. — Концы связать не могу.
Отчета с этого суда у нас так и не появилось. А я все чаще думаю, что ушел в кусты, что смелости не хватило, что с того дня и на мне лежит какая-то доля вины за судьбы Хозяиновых. Может, потому и мучит эта история, что нет у нее конца? А так ли? Может, лишнее на себя беру?
В междуречье недавно промхоз образовали. В газетах и по радио объявления идут: «Требуются опытные промысловики…» А где их возьмешь сразу-то, настоящих промысловиков, ведь эта древняя профессия столь же сложна, как и многие из современных, если не больше.
Проезжая как-то по старому тракту, я все глядел по сторонам, надеясь увидеть следы Федора, но их не было. Ждал, а жизнь уже повернула эту историю другой стороной. Дома лежала телеграмма:
«Встречай. Глухари и поздней осенью токуют. Федор».
Значит, уже освободился. Каким путем? Сколько же прошло? Немногим больше полугода. Мне остается лишь радоваться, что Федор возвращается в родные угодья, где с топорами в руках прокладывали свои путики наши деды и прадеды. А то, что его собственный путик на какое-то время оказался тупиком, так это поправимо. Жизнь в наших руках. Мы ее хозяева. Не то время, чтоб человек зазря пропадал. А как удалось Федору сократить срок на полтора года и кто помог в этом, он когда-нибудь сам расскажет.
На столе лежит телеграмма, которой я не ждал, но которая поставила крест на этой, прямо сказать, не очень веселой истории. А я все мучаюсь, все думаю, что могло ее и не быть. Думаю, все ли сделано, чтоб не повторялось такое.
ПТИЦЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ ДОМОЙ
Косые лучи солнца скользят вдоль озера, отражаясь в нем розовыми бликами. В густой уреме на разные голоса перекликаются птицы. Это не забава — каждая из них оповещает: участок занят; охраняет подружку, сидящую в гнезде, исполняет для нее песню любви.