— Как, как ты сказал? — оживился вдруг царь. — За помощь — плата кровью. Так?
— Так, государь, — смутился Быхоцкий. — А что?
— Да ничего, ничего. Я так! — Государь оборотился к Голицыну. — Василий Васильевич, опять мы про Сечь забываем. Они наши полуденные земли стерегут и кровь проливают. А мы? — Обернулся к Быхоцкому — Помимо денег в чём нужда у вас?
— Пооборвались, государь, сукнеца бы нам, да и пороху со свинцом не мешало бы.
— Василий Васильевич, вели снарядить подводы с этими припасами, пороху со свинцом пудов с полсотни. Пудов полста достанет вам пока?
— Достанет, государь, — обрадовался Быхоцкий, что не зря в Москву приволокся.
— Денег пятьсот золотых послать надо. Направь человека надёжного и с охраной. Такие, подводы с сукном да порохом для разбойников куски лакомые.
— Хорошо, государь. Я пошлю Бердяева.
— Всем старшинам — кошевому, писарю, судье, есаулам отдельные подарки пошли, соболей, паволоки, чтоб без обиды. Пусть Бердяев едет через Батурин и всё гетману обскажет, может, Иван Самойлович ещё и своего человека пристегнёт. Теперь ему, слава Богу, не за что серчать на Сечь станет. Пусть со Стягайло дружбу налаживает. Я сам напишу ему об этом.
Поспрошав войскового писаря ещё о том о сём, государь, наградив, отпустил его, предложив возвращаться в Сечь с оказией Бердяева.
— Василий Васильевич, был я на Велик день в тюрьмах с милостыней, — заговорил с горечью Фёдор Алексеевич, — сколько слёз и жалоб наслушался, что ночами спать не мог.
— Государь, воров да татей слушать — так все ангелы вроде.
— Так никто из них не оправдывается, князь, нет. Все жалились на долгое разбирательство, сидят по приказным избам и тюрьмам долгими месяцами, а то и годами. А ведь у иных и вина с гулькин нос, и почти наверняка есть среди них невинные вовсе.
— Ну что прикажешь делать, Фёдор Алексеевич, на Руси так завсегда было.
— Искоренять надо, Василий Васильевич, искоренять такие правила. Пиши, — государь оборотился к подьячему «Разослать во все города государевы грамоты с указом, чтобы в приказных избах и тюрьмах колодников ни в каких делах много дней не держать, решали бы их дела немедленно. Виновных наказывали, невинных бы отпускали. За волокиту в разборе дел виноватых сечь кнутом нещадно, а при повторном волокитстве ссылать в Сибирь». Написал? — спросил подьячего.
— Написал, государь.
— Эх, — вздохнул Голицын, — при такой строгости, государь, глядишь, и в судах великая убавка будет.
— Ничего, колодники тоже люди, их тоже кому-то жалеть надо. А судьи тоже не дураки, станут пошевеливаться. Вот скажи мне, Василий Васильевич, ты человек вельми образованный, что такое «влазные»?
— Как, как?
— Влазные.
— Ну, видно, это тот, кто куда-то влазит.
Фёдор Алексеевич засмеялся.
— Вот сразу видно, князь, что ты не сидел в тюрьме.
— Бог миловал, государь, — усмехнулся Голицын, перекрестившись. — Тьфу-тьфу.
— Влазные, князь, это деньги, которые заставляют платить новоприводимых в тюрьму людей. Представляешь? У человека горе, его волокут за решётку, так он же ещё и должен платить влазные.
— Ну а если нечем платить?
— Разденут снимут последнюю сорочку.
— А кто берёт то?
— Да тюремные же сидельцы.
— Не нами заведено, государь.
— Не нами заведено, но нами будет отменено, князь. Пиши, — опять обернулся государь к подьячему: «Впредь тюремным сидельцам влазного с новоприводимых людей, которые посажены будут на тюремный двор и за решётку, брать не велю. Сей указ зачитать во всех тюрьмах сидельцам и исполнять неукоснительно. Нарушителям — батоги и кнут». И ещё, Василий Васильевич, очень уж неприлична форма челобитных, ну вот пишут «чтобы государь пожаловал, умилосердился, как Бог». Ну что это?
— Фёдор Алексеевич, так испокон велось.
— Для чего?
— Чтоб твои подданные чувствовали трепет пред тобой.
— Ты подумай, князь, но чтоб более с Богом меня не сравнивали. Мало того, что сим нарушается заповедь Господня, где он заповедовал не поминать его имени всуе, но и для меня как в насмешку звучит сия форма. Не велю более в грамоте писать это. Не велю. Мне неприятно. Невместно.
— Но как отучить людей?
— Напиши указ, я подпишу. А буде не дойдёт, заворачивай челобитные с таким неприличным обращением, вели переписывать.
— Хорошо, государь.
— И ещё, надо строго запретить в приказных избах, допрашивая священников, допытываться о грехах кающихся. Сие есть святотатство.