— Ну, я «хор» ваш знаю. Поставь бочку вина, самого чёрта в кошевые выкричат.
— Нет, Иван Самойлович, было всё как надо. Да и от Серко Сечь дюже устала. Он ведь такую власть забрал, что на кругу мог любого смерти предать. Никто не смел поперёк ему слова молвить. И чем более слабел от болезни, тем злее становился.
— Ты чего? — спросил гетман явившегося в дверях слугу.
— Да там сотник Соломаха до тебя, Иван Самойлович.
— Соломаха? Вот на ловца и зверь бежит. Давай его сюда.
Сотник Соломаха, стройный черноусый молодец, явившийся в дверях, увидев застолье, было заколебался или сделал вид, что колеблется:
— Я вдругорядь, гетман.
— Нет, нет, давай к столу, Михайла, в самый раз подоспел.
Сотнику налили горилки, гетман кивнул ему:
— Догоняй нас.
Соломаха лихо вылил чарку в горло, даже не поморщась, поцеловал донце чарки, пробормотал:
— Любая моя, не избудь меня.
— Не избудет, не избудет, закусывай, — сказал гетман. — Ты, Михайла, отбери из своих дюжину добрых хлопцев, поедешь с царским обозом в Сечь.
— Я от службы не бегаю, Иван Самойлович, но вот у меня овёс съеден, а писарь — чернильная душа...
— Разберёмся, — перебил его гетман. — Закусывай и на ус мотай. В Сечи на кругу будешь от меня говорить. Ежели они присягнут государю — будет им и хлеб, и денежное довольствие и от государя, и от меня. Стягайло пообещай клейноды, что после присяги его и всей Сечи я пришлю ему и булаву, и бунчук. Но ежели почуешь, что Стягайло за Серко тянет, ничего ему не обещай. Обойдётся.
— Да нет же, — сказал Быхоцкий, — если б Стягайло тянул за Серко, его б на Раде не выбрали.
— Кто вас, сечевиков, знает. Вон доверили вам послов московских к хану провожать, так ваши им такой переполох устроили, что один посол с перепугу сбежал на Москву. Пришлось мне с другим посольством своих до самого Крыма посылать и не велеть в Сечь заезжать.
— А вести хоть есть оттуда какие? — спросил Мазепа.
— Да пока ничего хорошего. Мурад-Гирей их уж и ямой припугивал. Слово вроде за султаном теперь. Дай им Бог успеха в деле святом. Одна надёжа на Тяпкина, сей муж с Польшей мир уладил, может, и с султаном договорится.
От Батурина обоз сопровождали уже казаки. Стрельцы были отпущены на Москву в обратный путь.
Сечь не скрывала своей радости, встречая московских посланцев, хотя многие, ощупав возы, сбавляли свой пыл:
— То запасы ружейные, не хлеб.
Кошевой Стягайло, приняв товары и деньги, созвал старшину и, как поделила подарки Москва, раздал каждому, взяв и свою долю. Увы, новому молодому писарю Петру Гуку ничего не было прислано. И когда все разобрали свои доли, он не выдержал:
— А мне что?
Стягайло вопросительно взглянул на Бердяева, тот, смутившись, сказал:
— Но государю доложили, что войсковой писарь у вас Быхоцкий, государь лично вручил ему деньги и подарок.
— Но Быхоцкий у нас старый писарь, а Гука только что выбрали.
— Почему же Быхоцкий не сказал о том государю?
— Быхоцкий? Где Быхоцкий? — крикнул кошевой. — Найдите Быхоцкого.
Старый писарь, видимо поняв свою промашку, случайную или умышленную, потихоньку исчез сразу по приезде в Сечь, спрятался где-то в курене.
Войсковой писарь Пётр Гук не на шутку был оскорблён. И когда начался делёж сукна между сотнями, он отказался в этом участвовать, хотя был обязан это делать.
— Обиделся Пётр! — Скрёб потылицу кошевой.
— Ворочусь в Москву, поправим ошибку, — обещал Бердяев.
— Дорого яичко ко Христову дню. У Петра в куренях много друзей, на кругу будет несладко нам.
— Всё уладится, — крутил ус гетманский посланец Соломаха. — Я казаков знаю: поорут, покричат, да на то же и сядут.
Круг собрали лишь на третий день, когда было всё поделено. Деньги не раздавали, их бы всё равно на всех не хватило, а оставили в кассе для покупки хлеба и съестного для всей Сечи и конских кормов.
На степень взобрались кошевой, Бердяев и Соломаха. Иван Стягайло, поздравив атаманов-молодцов с царскими гостинцами, предоставил слово посланцу государя.
— Государь велел передать вам, казаки, что отныне вы не станете творить противных его воле дел и поступков, как это было при кошевом Серко Иване, что будете верны его царскому величеству. А для того вы должны дать присягу на верность ему и целовать крест.
— А для чего нам присяга? — закричал кто-то в толпе, и сразу посыпалось со всех сторон:
— Мы государю никогда не изменяли!
— То всё Серко крутил.