— Я уверен, государь, порох лучше подале от огня держать.
— А кого пошлём? Опять Волконского?
— Нет. Иван — тюня, опять воротится пустым. Надо Алмазова. Этот в тамошних делах довольно твёрд. Да и настырен.
— Родион Матвеевич, — взглянул государь на Стрешнева, — выдь в переднюю, там ли он. Если нет, покличь.
Алмазов, как обычно, дремал в уголке, но предстал перед государем ясен как новый алтын: я, мол, готов, указывай.
— Семён Ерофеевич, придётся тебе опять в Батурин ехать.
— Я готов, государь. За каким делом?
— Надо тебе привезти сюда Дорошенко Петра, бережения нашего и его ради. Мы знаем, гетман станет упираться, разные отговоры говорить, но ты ныне твёрд будь.
— Мне бы, государь, твой указ ему своеручный.
— Указ получишь. Родион Матвеевич напишет, я подпишу. Но тебе главное уговорить по-доброму самого Дорошенко.
— Хорошо, государь, постараюсь, уговорю.
— Он отчего-то опасается сюда ехать.
— Ясно отчего. Боится за Многогрешным последовать.
— О Многогрешном и поминать не надо. То другая стать. Скажи ему, что я хочу в нём иметь советчика по украинским и турским делам. Что и усадьба у него тут будет добрая, и землю дадим, и людьми не обидим.
На этот раз Алмазову была выделена добрая, крытая повозка, в ней любая непогода не страшна была. А кроме того, из-за весенней холодной погоды дана в запас шуба для Дорошенко, дабы не было у него причины отказываться от поездки.
Гетман Самойлович, прочитав государеву грамоту, не стал особенно возражать против отъезда Дорошенко в Москву, однако заметил:
— Надо бы посоветоваться со старшиною, а то по отъезде Дорошенко Бог знает какие слухи пойдут.
— Советуйся, Иван Самойлович, но только ж сам напиши Дорошенко письмо с указанием ехать со мной. Он ведь, чего доброго, может меня послать куда подальше.
— Государева человека не пошлёт. Я его, конечно, с тобой отпущу, но надо так створить, чтоб поменьше людей знало об этом.
— А сам говоришь, надо советоваться со старшиной. Что-то я не пойму тебя, Иван Самойлович.
— Старшины это одно, а народ совсем другое. С тобой поедет генеральный судья Иван Домонтов, у него будет мой приказ Дорошенко ехать с тобой в Москву. Я вот лишь о чём попрошу государя, чтоб когда будут на Москву приезжать с Украины мои ли люди, Серковы ли, пусть знают, в какой он милости и чести у государя. И ещё, пусть государь освободит его брата, отпустит на родину, его уж теперь держать не к чему, а то мать их уж закидала меня слезницами. Вот тогда всякие слухи будут пресечены в корне.
— А где Дорошенко сейчас?
— Он в Соснице обосновался. Поляки, сказывают, ныне вдруг опасаться стали, что я вкупе с Дорошенко собираюсь с султаном в союз против них вступить.
— Мысль сия лишь в больную голову может пасть.
— Отчего? Вот Юраска Хмельницкий уж под бунчуком Ибрагим-паши оказался. Вчера б это в худом сне не приснилось, а ныне в яви явилось.
Попутчик Алмазова генеральный судья Иван Домонтов оказался столь великим детиной, что когда сел к нему в коляску, то занял почти всё сиденье, притиснув бедного стольника к противоположному боку.
— Однако! — пробормотал Алмазов, безуспешно пытаясь вырвать полу своего кафтана из-под широкого Домонтова зада. Но так и не преуспев в этом, махнул рукой.
Генеральный судья всю дорогу не только теснотой, но и разговорами донимал Алмазова:
— На кой чёрт сдался вам этот Дорошенко?
— Государь хочет видеть его.
— Хы. Нашли кого государю казать. Ни булавы, ни бунчука. Одна видимость. Никто он ныне. Тьфу! Плюнуть да растереть.
— Но он же десять лет гетманствовал.
— Ну и что? Был гетманом, смотрели б, а ныне его гетманство лишь над женой осталось. Да и то управиться не может.
— Что так-то? Грозна?
— Куда там. К горилке дюже склонна, а пьяная — в слёзы да в попрёки. И было б за что. А то ведь Пётр-то взял её из жалости, из чёрного платья.
— Из монастыря?
— Эге ж. Была последней черницей и вдруг гетманшей стала. По-доброму б её обратно в монастырь упечь, так ведь дети, сын с дочкой. Вот и терпит Пётр Дорофеевич. Не позавидуешь.
Дорошенко, прочтя предписание гетмана о выезде в Москву, сказал с горечью:
— Кого и к смерти приговаривают, и тому заранее дают о том знать. Бог судья гетману.
— Но ведь гетман тоже не знал заранее, — сказал Алмазов. — Я ведь и к нему явился как снег на голову. И потом, не к смерти ты приговорён, Пётр Дорофеевич, но к счастью лицезреть великого государя, о чём не то что смерд, а иной и дворянин помыслить не смеет.