— Вяжи всех, хлопцы. Дома разберёмся, который есть Юрас.
Так одиннадцать турок, напросившихся ночевать в шатёр к «князю», были уволочены казацким налётом в Чигирин, и именно невольное гостеприимство Хмельницкого, пустившего эту ораву к себе, спасло его от плена. Будь он один в шатре, встреча с Чигиринским воеводой обязательно бы состоялась.
Когда в крепости выяснилось, что среди одиннадцати пленных нет Хмельницкого, хотя все они утверждали, что спали с ним рядом, есаул, цокая языком, говорил почти с восхищением:
— Вот лис. А? Умызнул. Ну, Юраска! Теперь его и бреднем не поймаешь.
Воевода Траудернихт был расстроен:
— Как же так, братцы, вы опростоволосились? Держали голубя в руках и выпустили.
— Так темень же, господин генерал, тут чуть друг дружку не повязали, — оправдывался сотник, ходивший на вылазку. — Но мы ж не с пустыми руками воротились, эвон каких карасей притянули.
«Караси» и впрямь оказались ценными, рассказали, что Ибрагим-паша ждёт прихода хана с войском, тогда будет брать Чигирин и Киев, что с полуденной стороны турки собираются делать подкоп и что навстречу гетману послан отрад янычар, который должен занять остров на Днепре и не дать русским переправляться.
— Значит, гетман идёт к нам, — обрадовался воевода и велел есаулу передать всем по городу, что к ним спешит с левого берега помощь. — Пусть люди хоть этим утешатся.
И кроме того, распорядился воевода выдать казакам, ходившим на вылазку, ведро горилки. Не за Хмельницкого, которого не притащили, а за старание: вместо одного Юраса приволокли одиннадцать турок, и очень разговорчивых.
— Жаль, конечно, — сказал Траудернихт. — Он же требовал сдачи города. Хотел я ему лично вручить требуемое. Не захотел «князь», сбежал. Сам виноват.
А между тем под Снятином соединились Самойлович с Ромодановским.
— Надо послать Чигирину помощь, — предложил князь. — Сильно мал там гарнизон.
— Хорошо, — согласился гетман. — Я выделю полк пехотный сердюков.
— Ну а я драгунский полк.
Объединённой группе пехоты и конницы приказано было спешить днём и ночью, что и было блестяще исполнено. Приблизясь к Чигирину ночью, драгуны и сердюки, ударив внезапно туркам в спину, подняли в лагере врага панику и прорвались в Чигирин без потерь. Приход их очень ободрил осаждённых, и воевода Траудернихт уже в следующую ночь устроил вылазку, и не маленькой группой, а целым полком. Но на этот раз приказано было не волочь пленных, а брать трофеи. Воротившиеся с вылазки приволокли пушку с порохом, но главное, пригнали две подводы с мукой, что было совсем не лишним в осаждённом городе.
Когда Самойлович с Ромодановским прибыли к Бужинской пристани, на той стороне Днепра уже хозяйничал хан с турками. С острова густо палили из пищалей, не подпуская русских даже к берегу.
Гетман вызвал к себе полтавского полковника Левенца.
— Ты когда-нибудь лучил рыбу? — спросил гетман.
— Лучил в молодости, Иван Самойлович. А что?
— Так вот, изготовь с десяток лодок к лучению. И как только станет темно, пусть они ходят у берега и лучат.
— Зачем это? — удивился Левенц.
— Чудак. Если уж ты дивишься, то турки тем более подивятся. Эти огни привлекут их внимание. Смекаешь? А ты в это время с полком зайдёшь выше острова и спустишься к нему. И...
— A-а, понял я, — обрадовался Левенц.
— Слава Богу, что у меня полковники такие догадливые, — усмехнулся гетман. — Как только ты завяжешь драку, у турок пропадёт интерес к лучению. Они кинутся на тебя. А я в это время уже отсюда пошлю нежинцев во главе с полковником Барсуком. Постарайтесь с острова никого не выпускать. Как только остров будет наш, мы начнём общую переправу. Тогда вы с Барсуком станете прикрывать её.
— Всё понял, Иван Самойлович. Будьте уверены, полтавцы не подведут.
В тот день прибыл гонец из Москвы с вестью для гетмана: 12 августа 1677 года Рославец и Адамович по указу царя сосланы в Сибирь на вечное поселение.
— Ну, камень с души, — молвил гетман. — Спасибо государю.
— А великий государь так и сказал, отправляя меня, чтобы хоть в этом успокоить Ивана Самойловича.
— Государь наш хоть и молод, а умница, — с чувством сказал гетман, и даже отёр рукавом слезу, внезапно выкатившуюся на нос. — Дай Бог ему здоровья и многая лета. А мы уж тут потрудимся. Ты задержись, братец, на день-другой, свезёшь ему хоть добрую весть.