Ржевский уже знал, что подмога идёт, что Ромодановский с Самойловичем начали переправу у Бужинской пристани. И визирю волей-неволей пришлось разделить армию. Одну часть оставить у стен Чигирина, другую направить к переправе.
После сильного пушечного обстрела турки повели под нижний большой город сразу три подкопа.
А переправа шла медленно. Начав её шестого июля, к десятому не переправили и половину обоза. Сильно сдерживало переправу малое количество плотов, способных держать на себе гружёные подводы. А обоз был не маленький, поскольку войско везло с собой всё своё питание и боезапас, и практически большая половина бойцов была занята, сопровождением этих подвод.
Турки, тайком зайдя к Крылову, переправились через Днепр и внезапно напали на обоз русских. Однако возчики не растерялись и успешно отбили этот наскок, нанеся нападавшим значительный урон. Двенадцатого июля переправа закончилась, и с этого времени на Правобережье шли беспрерывные бои.
Мустафа не щадил своих полков, дабы не дать русским соединиться с осаждёнными. Размахивая перед носом беев и пашей плёткой, визирь кричал:
— Пока я не возьму Чигирин, ни один русский не должен пройти в город. Беспрестанно атакуйте князя с гетманом. Не давайте им передышки.
— Но мы несём большие потери.
— Плевал я на потери. Я исполняю волю султана.
Мустафа не щадил и себя, носился верхом на коне вокруг города, рискуя попасть под русскую пулю или ядро. Оно и понятно: только победа может сохранить ему жизнь. Поражение закончится топором палача в Стамбуле.
Посещая подкопы, визирь направо-налево лупил плёткой работающих там:
— Скорей, скорей, шакалы!
Третьего августа, забравшись на стену, Ржевский увидел, что помощь уже близка, и радостно крикнул стоявшему недалеко Криницкому:
— Гляди, полковник, наши взяли Стрельникову гору!
Это были его последние слова — прилетевшая из турецкого лагеря граната разорвала воеводу. Он умер как истинный солдат — мгновенно. Криницкий, на глазах которого это случилось, онемел от ужаса, а уж по стене побежала страшная для Чигирина весть: «Ивана Иваныча убило!»
За месяцы его воеводства люди привыкли к нему, надеялись на его мудрое решение, нередко говоря искренне: «Мы за Иван Иванычем как за каменной стеной». И вот этой «стены» вдруг не стало, она исчезла. В смерть воеводы никак не хотелось верить. Женщины, заслыша страшную новость, плакали навзрыд, да и мужчины не стеснялись слёз: «Ах, Иван Иваныч, что ты наделал?»
И действительно, город был как бы обезглавлен, никто из полковников не пытался объявить себя воеводой, считая такое невозможным без государевой воли. А до государя было ох как далеко.
Удалось сообщить о случившемся Ромодановскому, была надежда, что он как князь если не сам примет воеводство, то кого-то назначит воеводой. Однако Григорий Григорьевич не решился на это, лишь высказал Чигиринскому посланцу сочувствие:
— Жаль, очень жаль терять таких людей.
— Что мне передать старшине?
— Передай моё сочувствие. И скажи, чтоб держались, мы постараемся разорвать турецкое кольцо вокруг города.
— А когда, князь?
— Надеюсь, в ближайшие два-три дня.
Но посланцу не удалось передать осаждённым обещание князя: возвращаясь в город, он попал в плен и едва избежал смерти.
А одиннадцатого августа один за одним грохнули взрывами три турецких подкопа, не только проломив стены и развалив ближайшие строения, но и поразив многих защитников — солдат и казаков. Начались пожары, беспрерывно палили турецкие пушки. Визирь, узнав о гибели русского воеводы, усилил нажим, а в образовавшиеся после взрывов проломы бросил янычар с коротким приказом: «Никого не щадить!»
Дома близ взрывов загорелись; осаждённые, видя пожар, кинулись на московский мост, но турки зажгли мост и он обрушился, похоронив в воде многих защитников, в том числе и полковника Криницкого, пытавшегося после гибели Ржевского возглавить оборону города.
Потеряв нижний город, оставшиеся в живых русские засели в верхнем городе, ранее хорошо укреплённом стараниями Ржевского. И не только отбивались, но и сами нападали на турок с отчаянной решимостью и злым напором. И даже дважды выбивали турок из города. Турки зажгли вначале нижний город, а потом и верхний. Ночью пришёл приказ князя и гетмана: «Зажечь всё, что только может гореть, или взорвать и выходить из города на наши обозы».
И Чигирин — легендарная ставка Богдана Хмельницкого — превратилась в огромный полыхающий костёр, который сразу стал никому не нужным. От огня бежали все — и турки, и русские.