Если Чарторыйский при встрече с Тяпкиным едва кивнул высокомерной головой и процедил что-то сквозь зубы, то Сапега, по крайней мере внешне, высказал откровенную радость:
— О-о, пан Тяпкин, как я рад вновь вас видеть.
— Я тоже, — отвечал вполне искренне Василий Михайлович.
— Как видите, ваши хлопоты увенчались небывалым успехом.
— Будем надеяться, — Тяпкин сплюнул. — Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить. Как говорят, цыплят по осени считают.
— Вы же не думаете, пан Тяпкин, что король послал нас просто прокатиться до Москвы. Мы имеем самые высокие полномочия на заключение договора.
— Дай-то Бог, дай-то Бог.
Тяпкин, поручив спутников великих послов подьячему Посольского приказа, самих провёл в отведённую для них резиденцию и сказал с плохо скрываемой гордостью:
— Отныне, пока вы находитесь в державе великого государя, уважаемые Панове, вы состоите на полном содержании царского величества. Всё, что вам будет доставляться, всё будет для вас бесплатным.
— О-о, — округлился рот даже у спесивого Чарторыйского.
А Сапега не удержался, захлопал в ладоши и едва не пропел:
— Это прекрасно! Это прекрасно!
«Ещё бы не прекрасно, чёртов пан, — думал Тяпкин. — У вас я последние портки закладывал, чтобы не подохнуть с голоду, а вам здесь скатерть-самобранку предоставили».
Разместив великих послов, Тяпкин явился к князю Голицыну.
— Ну как? — спросил тот. — Устроил?
— Устроил, Василий Васильевич.
— Они довольны?
— Ещё бы, встать на полное содержание, да ещё и не довольствоваться. Сапега чуть не плясал от радости.
— Это хорошо, это хорошо. Покладистее будут.
— А я сомневаюсь. Уж их-то я знаю.
— Что ты имеешь в виду, Василий Михайлович?
— За Киев они с нас заломят такую цену, что казна затрещит.
— А что делать? Государь и Дума указали — за Киев ничего не жалеть.
— Вот-вот. И эти прохиндеи знают, что Киев для нас слишком дорог. Вот и заломят цену выше неба.
— А что если, Василий Михайлович, я приглашу их к себе, ну и тебя, разумеется. Сядем за стол, разольём фряжское... А?
— Попробовать можно, — согласился Тяпкин, вспомнив, сколь полезны бывали для него такие застолья. — Даже, пожалуй, может неплохо получиться. Во всяком случае, можно будет выведать, доколе им король разрешил уступать. Сапега болтлив и в пьяном виде вполне может проговориться.
— Ты не знаешь, на что падок Чарторыйский?
— На художества, картины, скульптуры, дорогой хрусталь, фарфор. Я был у него во дворце, весь завешан и заставлен цацками.
— Великолепно. У меня всё это есть, я постараюсь его уволочь любоваться прекрасным, а ты разговоришь Сапегу.
— Ну что ж, это резонно. В отсутствие Чарторыйского его легче будет на откровенность вытянуть. И ещё, Василий Васильевич, оденься в кунтуш, уж так ты ублаговолишь их этим.
— Это добрая мысль. Я, пожалуй, и прислугу всю в польское платье переодену. Ну, Василий Михайлович, — заметил Голицын с оттенком восхищения, — да ты кудесник просто, такое придумать...
— Что делать, князь, — заскромничал Тяпкин. — С волками жить — по-волчьи выть. Вы, надеюсь, по-польски говорите?
— Да вроде неплохо, и читаю и пишу.
— Тогда всё в порядке. А если ещё и прислуга будет по ихой мове...
— Я подберу таких из дворни. Всё будет по-польски.
Князь Голицын, один из богатейших людей державы, не пожалел затрат на подготовку торжественного ужина в честь высоких послов. Помимо обычных московских блюд были доставлены с Волги полные туеса чёрной икры и осётры пудовые. И всё приготовлено было по лучшим рецептам западной кухни поваром-поляком и выставлено на стол. Несколько корзин со свежими фруктами стояли тут же на особых подставках.
Приглашения на торжественный ужин к начальнику Посольского приказа князю Голицыну поляки получили за три дня до события. Они, приглашения, были изготовлены на немецкой бумаге и написаны золотыми буквами по-польски: «Досточтимый пан Чарторыйский! Князь Голицын тщит себя счастливой надеждой, что Вы сможете быть на торжественном ужине, посвящённом Вашему прибытию, у него во дворце в четверг текущей недели. Карета будет подана для Вас в три часа пополудни. Примите мои уверения в глубочайшем уважении. Ваш В. Голицын».