— Записал, государь.
— Может, воеводу-то не стоит ронять перед служилыми-то, — сказал боярин Милославский. — Чай, Загряжского фамилия не из последних.
— А что ты предлагаешь, Иван Михайлович?
— Выговорить за недосмотр.
— Про выговор он тут же забудет. А вот посидит в тюрьме хотя бы денёк, это ему запомнится до скончания живота.
Никто из бояр не поддержал Милославского, так и приговорили, как государь указал: воеводу Загряжского на сутки в тюрьму посадить.
— Ну всё, что ли? — спросил государь дьяка.
— Нет, государь, вот ещё скаска из Верхотурья от приказчика Арапова. Арапов этот — садчик, он крестьян на землю сидит, которые туда из других мест прибывают.
— Что сообщает Арапов в своей скаске?
— Он пишет, что был в одной из татарских слобод в Кунгурском уезде для разных покупок и что пришли к татарам десять башкирцев и подбивали их идти весной воевать Кунгур и другие сибирские слободы. Они так говорили, что-де Чигирин турки и крымцы взяли и государевых людей побили и мы будем воевать, потому что мы с ними одна родня и душа. Арапов пишет также, что башкирцы и татары, кормя лошадей, луки и стрелы делают, и ружей у них много, у некоторых по две-три пищали приготовлено. Готовятся Кунгур промышлять.
— Но это весной грозились, а сейчас ведь лето. Может, тем и кончилось?
— Нет, великий государь, они ещё на лыжах под Кунгур явились.
— И что?
— Сожгли Кунгур, — молвил дьяк виновато, словно это он сжёг.
— Так что ж ты нам скаску Арапова читаешь после случившегося? Надо было, получа скаску, немедля слать в слободы те служилых людей.
— Скаска долго шла, государь.
— Вот и врёшь, — вскочил Милославский. — Я знаю, в Сибирском приказе все скаски приходящие, не читая, складывают. А читают, когда государь отчёта затребует. Читают все гамузом. У меня на дыбе один подьячий сказывал, что некоторые скаски годами не читаются, и если шибко устаревают, то сжигаются.
— Что скажешь, Иван Пантелеевич? — спросил дьяка государь.
— Что скажу, великий государь, что все мы не без греха. Сам видишь по той же араповской скаске. Но чтоб сжигать их, того у нас не бывало.
— Но вот же говорит Иван Михайлович.
— Ах, государь, на дыбе да под кнутом ещё и не то скажешь, родного отца в Иуды запишешь.
— Да, — неожиданно поддержал дьяка князь Голицын, — на дыбе истину трудно узреть, там не правда — кнут правит.
Милославский, видя такую поддержку, не стал далее спорить, а, садясь, проворчал негромко:
— Вора да татя только кнут и правит.
Далее царь попросил бояр говорить по делам сибирским, но ничего путного никто предложить не смог. Одоевский договорился до того, что предлагал приказчика Арапова наказать, что запоздал со своей скаской.
— Да ты что, Яков Никитич, кто ж за усердие наказывает, — сказал государь. — Разве он виноват, что скаска долго в пути была. И потом, это дело людей служилых — есаула, сотника, а ещё вернее — воеводы. Они должны были, как только явились башкиры-смутьяны, меры принимать. Почему приказчику это показалось важным, а им — нет?! Вот и получили разгром Кунгура.
И всё же в конце долгого обсуждения государь велел написать всем сибирским воеводам, чтоб с инородцами обращались мягче, что с ними жесточью ничего не добьёшься.
После обеда государь обычно отправлялся отдыхать и Дума «думала» уже без него, как правило, по делам мелким, и если что решала, то всё равно назавтра решение это докладывалось государю и им утверждалось. Иногда государь, особенно при болезни, всё передавал Думе: «Как решите, пусть так и будет».
Но в этот день после обеда государя ждал уже Симеон Полоцкий, который, исполняя царский указ, в одной из палат Кремля устроил типографию и ныне обещал показать её Фёдору Алексеевичу. По дороге к типографии Полоцкий спросил царя:
— Что так мрачен, государь?
— Худые новости из Сибири, Самуил Емельянович. Волнуются инородцы, ясачные люди.
— Видно, утесняют их местные правители.
— Там всего понемногу. В Верхотурье вон татар да башкир победа турок под Чигирином воодушевила, одной веры с ними — мусульмане.
— Надо перекрещивать их в нашу веру.
— А сие возможно? — удивился Фёдор.
— А отчего ж нет.
— Надо подумать над этим, Самуил Емельянович. Надо подумать. Спасибо за мысль мудрую.