Есть в осени первоначальнойКороткая, но дивная пора:Весь день стоит как бы хрустальныйИ лучезарны вечера.
Где бодрый серп ходил и падал колос,Теперь уж пусто все: простор везде, —Лишь паутины тонкий волосБлестит на праздной борозде.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,Но далеко еще до первых зимних бурь,И льется чистая и тихая лазурьНа отдыхающее поле.
Здесь нельзя уже ничего прибавить; всякая новая черта была бы излишня. Достаточно одного этого «тонкого волоса паутины», чтоб одним этим признаком воскресить в памяти читателя былое ощущение подобных осенних, дней во всей его полноте.
Или вот это стихотворение, – другая сторона осени:
Есть в светлости осенних вечеровУмильная, таинственная прелесть:Зловещий блеск и пестрота дерев,Багряных листьев томный, легкий шелест,Туманная и тихая лазурьНад грустно-сиротеющей землею,И как предчувствие осенних бурь,Порывистый, холодный ветр порою.Ущерб, изнеможенье, и на всемТа кроткая улыбка увяданья,Что в существе разумном мы зовем.Возвышенной стыдливостью страданья…
Не говоря уже о прекрасном грациозном образе «стыдливого страданья», – образе, в который претворилось у Тютчева ощущение осеннего вечера, самый этот вечер воспроизведен такими точными, хоть и немногими чертами, что будто сам ощущаешь и переживаешь всю его жуткую прелесть.
Этот мотив повторен Тютчевым и в другой пьесе, но образ осени умильнее, нежнее и сочувственнее:
Обвеян вещею дремотой,Полураздетый лес грустит;Из летних листьев разве сотый,Блестя осенней позолотой,Еще на ветке шелестит.
Гляжу с участьем умиленным,Когда, пробившись из-за туч,Вдруг по деревьям испещреннымМолниевидный брызнет луч…
Как увядающее мило,Какая прелесть в нем для нас,Когда что так цвело и жило,Теперь так немощно и хилоВ последний улыбнется раз.
Нам особенно нравятся первые пять стихов, нравятся именно своей простотою («из летних листьев разве сотый») и правдою.