Трактирщик закатил глаза, а Элмерик пожал плечами.
— Что ты хочешь услышать? Список моих подвигов? А как насчёт того, что это тебе нужна моя помощь? Между прочим, я пока не согласился помочь. И моя доброта тает с каждым мгновением.
— Вот такого ответа я и ждал, — хохотнул Эрни, блеснув щербиной в зубах. — Пожалуй, мы с тобой поладим, Желторотик.
Он протянул руку, которую Элмерик, немного поколебавшись, пожал.
— Может быть. Если перестанешь меня так называть.
— Да я ж не в обиду, — Эрни, словно опомнившись, опять нахмурился. — Просто я ж старше тебя раза в два. Ладно, не буду-не буду. Вот, глянь сюды.
Он выложил перед Элмериком то, что так рьяно мял в руках. Это оказалась не ткань и даже не кожа, а выделанная особым образом древесная кора. Достаточно было взглянуть на неё поближе, чтобы понять — фейская работа.
Красивым, но немного нервным почерком на коре было выведено следующее:
«Мастер Эрни, также известный как Волынщик, я принимаю твой вызов!
В первое новолуние после Мабона жду тебя на песенном состязании у барда Сорокопута. Ты легко найдёшь меня — войди в Чёрный лес в условленную ночь и следуй за путеводным огоньком.
Отсутствие приравнивается к поражению. Поражение подобно смерти. Победитель решит судьбу проигравшего.
Коли угодно, можешь взять с собой кого-то из своих подмастерьев. Скоро увидим, так ли ты искусен, как хвастаешь. Может статься, я выпью вина из твоего черепа ещё до того, как на небе покажется серп молодой луны».
— Хочешь сказать, ты вызвал фейри на поединок? На песнях? — признаться, Элмерику очень хотелось, чтобы послание оказалось глупой шуткой, потому что в противном случае получалось, что Эрни здорово влип. Но в Чернолесье мало кто умел писать — не то, что выражаться высокопарным слогом. Зато теперь Элмерик начал понимать, зачем Эрни понадобился чаропевец. Подмастерье, значит? Ну-ну.
— Я не помню, как это случилось. Пьяный был, — Волынщик икнул. — Ну, то есть, что-то помню, но урывками, будто в тумане...
— Всё равно рассказывай!
Эрни поставил локти на стол и зарылся пальцами в свои мышиного цвета волосы, собираясь с мыслями.
— Короче, ещё летом дело было. Лежу я, значится, под кустом, отдыхаю после трудов праведных. И тут прилетают две сороки и как давай трещать над головой. Эх, думаю, как бы так камнем кинуть, чтобы заткнулись. А то прям как наши деревенские кумушки. Бард Сорокопут то, бард Сорокопут сё! И пригож, и умён, и обходителен, ещё и музыкант хоть куда, уже трижды тридцать раз в песенном состязании побеждал и никто, понимаешь, его перепеть не может. Ну словно дурочки влюблённые.
— Ты что, знаешь язык птиц? — трактирщик недоверчиво усмехнулся.
— Вряд ли это были настоящие сороки, — вздохнул Элмерик, а Эрни, кивнув, продолжил.
— Так вот, камень. Я до него не дотянулся, поэтому просто сказал им «кыш-кыш», а эти вертихвостки меня на смех подняли. Ещё и нагадили сверху, представляешь? Ну я и приложил их по матушке, а заодно и Сорокопута ихнего. Тут они разорались, мол, да как ты смеешь, глупый смертный, посягать на великое. Ну я чё, я пьяный. В таком состоянии и заяц льва обнимет. Говорю: да я вашего Сорокопута победю… побежду… в общем, перепою. И я вам не «глупый смертный», а музыкант хоть куда! Хошь на свадьбе сыграю, хошь на поминках. А они: ха-ха, как бы на собственных поминках играть не пришлось! Вот погоди, мы всё расскажем барду Сорокопуту. И фр-р-р — улетели. Ну а мне только того и надо было. Тихо стало, заснул. Наутро просыпаюсь, думаю: ну и чушь приснилась. По осени уже и думать об этом забыл, а тут на тебе — посланьице. Разлепил третьего дня глаза, а оно у меня на груди лежит. Я аж протрезвел. И с тех пор не пью, — он с тоской покосился на кружку Элмерика. — Решил, хоть помру не хмельным для разнообразия.
— М-да… — Элмерик почесал в затылке. — Ну и наворотил ты дел. Одного не пойму, с чего тебе помирать-то? Ты же и впрямь музыкант хоть куда. Почему бы не попытать счастья?
— Дык инструмента у меня нет. Но это ещё полбеды. Дядька Рис тоже говорил, мол, не сдавайся, добудем тебе какую-нить дудочку Хоть из тростника выстругаем — вона его сколько у Рябинового ручья растёт. Но тут либо дудеть, либо петь, — одновременно не выйдет. Да и, признаться, певец из меня никудышный. Слышь, голос какой пропитой? Это раньше меня Эрни-соловейкой звали, а нынче я в лучшем случае грач хрипатый. Ты эта, не пей много, Желторотик, не делай, как глупый старик.
Элмерику стало так жаль музыканта, что он даже обидное прозвище мимо ушей пропустил.
— Эй, не спеши в могилу! Не зря же этот Сорокопут разрешил взять подмастерье. Ты можешь играть, а кто-то другой споёт.