Дело этим, однако, не кончилось. Последовавшие в скором времени за этим события совершенно обесценили приобретение фельдмаршала: по условиям мира, закончившего русско-турецкую войну 1711 года, население правой стороны Днепра стало переселяться на левую, и шереметевское Смелое опустело. Ввиду этого в 1712 году взамен Смелого гетманом были даны фельдмаршалу — конечно, по его просьбе — два других села, и это вызвало со стороны Шереметева новую кампанию. Фельдмаршалу компенсация показалась недостаточной, и он пишет гетману, что удовольствоваться названными селами ему «перед другими персонами есть небезобидно», а потому он «вынужден» просить о восстановлении нарушенного равновесия:
«…дабы к тем данным дву сельцам приказали еще по возможности в награждение придать, которые есть в Киевском полку или в других…»{67}. Азарт его был столь велик, что, не получив еще ответа на это письмо, он предложил новую, им самим придуманную комбинацию, написав, что был бы удовлетворен, если бы вместо Ольшанки и Ершовки получил местечко Баклань «с принадлежащими к нему». «А ежели, — заканчивал он письмо тем же оборотом, какой был употреблен им раньше в вопросе о Черной Грязи, — того у Вашей ясновельможное™ и у всего Малороссийского краю… не заслужил, то в том буди воля Ваша, и прикажите маетности Ольшанку и Ершовку отобрать, дабы я тем Вашу ясновельможность не отяготил»{68}.
Заняв такую решительную позицию, фельдмаршал довольно скоро, однако, отступил с нее — как только из ответа Скоропадского увидел, что своею «докукою не только скучил, но и до гневу привел» гетмана. Теперь он был готов удовольствоваться предложенным ему в дополнение к Ольшанке и Ершовке селом Змерянкой и просил только, «буде возможно и не в малую противность, который к тому селу был хутор, дабы не разделять…» (то есть отдать ему хутор вместе с селом{69}. Если припомним, сколько к тому времени у фельдмаршала было во владении земель, последний пункт его письма получит особую выразительность.
Как видим, жалованные земли доставались Борису Петровичу не всегда легко. Тем крепче держался он за свои владельческие права. В его представлении эти права были им заслужены и потому не могли быть без нарушения справедливости у него отняты или умалены. В 1712 году велено было по каким-то соображениям собирать доходы с данной перед тем фельдмаршалу Пебалгской мызы в казну. Это распоряжение вызвало решительный протест со стороны Бориса Петровича, и, предпочитая, как всегда, действовать через Меншикова, он пытался разъяснить светлейшему князю, что затронут их общий интерес: «Ныне вашей светлости покорно прошу, чтоб оные (мызы. — А. З.) были по-прежнему в моем владении с их доходы; я то у его царского величества выслужил своими трудами. И ежели ныне у меня то заслуженное отымут, то и у вашей светлости отымут же, разве наши службы будут забвенны, о чем я разсуждаю, что его царское величество того не желал бы. И нам все обиды такой видеть не надлежит»{70}.
6
Доходами с пожалованных вотчин личные нужды Бориса Петровича, казалось бы, могли быть с избытком покрыты. Начиная с 1706 года, его можно уже считать одним из крупнейших вотчинников. Тем не менее этим он не довольствовался и стремился к расширению своих владений еще и путем покупки, используя сложившуюся в сфере земельных отношений благоприятную обстановку.
Из сохранившихся в фамильном архиве Шереметевых документов видно, что удачная конъюнктура была использована фельдмаршалом систематично и в широком масштабе. В составленной при его внуке, вероятно, в конце XVIII века ведомости о шереметевских вотчинах из тринадцати вотчин, отнесенных ко времени фельдмаршала, против шести стоит одинаковая отметка: «Достались по купчим, закладным и прочим зделкам»{71}. Причем эта ведомость перечисляет вотчины, оставшиеся к концу XVIII века во владении только одной линии Шереметевых.