Петр получил известие о происшедшем 3 июля под Митавой и был крайне встревожен; он не имел точных сведений о действительных размерах восстания, а расстройством в тылу создавалась в его глазах угроза для армии, сражавшейся со шведами. К тому же он сильно тревожился за Москву ввиду оппозиционных настроений тамошнего населения. Видимо, опасения такого рода были довольно широко распространены. «Мятеж этот, — записывал Витворт, — …мог повлечь за собою крайне опасные последствия, так как недовольство русских — всеобщее…»{166}. «Боже, спаси Москву!»{167} — восклицал в своем донесении цесарю австрийский резидент Плейер.
Усмирять восстание был отправлен Шереметев. С одной стороны, популярность фельдмаршала, с другой — присущие ему осторожность и рассудительность делали его наиболее подходящим для такой задачи.
Шереметев отправился из-под Митавы сначала в Москву, а отсюда в декабре 1705 года прибыл в Казань. Перед отъездом он получил от царя «устный указ» «привесть (башкир. — А. З.) в прежнее состояние». Ознакомившись с ситуацией, он приказал освободить сидевших под караулом башкир, считавшихся зачинщиками, и отправил в степь офицера для убеждения, чтобы они «от своих шатостей отстали» и прислали «лучших людей» для заявления о своих нуждах, а потом составленные башкирами челобитные отправил в Москву. Эти меры возымели действие: башкиры, как писал сам Шереметев, «почали было быть во всяком послушании и покорности и всякие подати все хотели платить по-прежнему»{168}.
Однако действиями Шереметева оказались недовольны местные воеводы — Н. Кудрявцев, А. Сергеев и С. Вараксин. В письме к Шереметеву они возражали против его вмешательства: «…будет ваша милость изволишь челобитье их примать и ослабу им чинить, то всеконечно добра некакого ждать»{169}. Кроме того, в донесении А. Д. Меншикову они описывали опасности, которые повлечет за собой оказанная фельдмаршалом иноверцам «ослаба», и, больше того, пытались какими-то темными намеками набросить тень наличность Бориса Петровича. Результатом этих происков стала присылка к Шереметеву одного из любимцев Петра, сержанта М. И. Щепотьева, который привез царский указ — ни в какие дела ему, кроме военных, «не вступаться». В то же время люди, отпущенные фельдмаршалом из-под караула, снова, по распоряжению воеводы Кудрявцева, были возвращены в Казань: «…а то, — объяснял Кудрявцев, — многие надеются, что им никогда ни за что отплаты и нималого наказания и за многое воровство не бывает»{170}. Во все низовые города воеводами были разосланы «списки с указу» царя с таким толкованием, что царь фельдмаршала «ни в чем слушать не велит».
Положение Шереметева стало невыносимым. «Я в Казани живу, как в крымском полону… — писал он Головину, — …ныне пожалуй, подай помощи, чтобы меня взять к Москве…»{171}. Он решительно осуждал суровые приемы политики местной администрации по отношению к башкирам и считал ее нецелесообразной по настоящим обстоятельствам и гибельной по последствиям в будущем. Он был убежден, что в Башкирии скрывается большая опасность, чем в Астрахани, потому что «их — много, до самой Сибири — все орды… Зело я, государь, опасаюся, чтобы не учинилось и на Уфе от башкирцев так же, как и в Астрахани, а я вижу, что зреет, а как зделаеться, мудро будет унимать и усмирять…»{172}. В особенности теперь — не таковые условия, чтобы их «слишком злобить: полно нам покуда шведов»{173}.
К Москве Шереметева не взяли, но велели спешно отправляться в Саратов, чтобы весной двинуться оттуда к Астрахани. При нем неотлучно находился Щепотьев. В переданном им фельдмаршалу царском письме говорилось: «…и что он вам будет доносить, извольте чинить»{174}. Щепотьеву были даны «статьи» о том, что ему делать, и совершенно такие же статьи получил Шереметев, за исключением одного пункта, в котором излагались особые полномочия Щепотьева по отношению к фельдмаршалу: «Смотреть, чтоб всё по указу исправлено было, и буде за какими своими прихоти не станут делать и станут да медленно — говорить, и буде не послушают — сказать, что о том писать будешь ко мне»{175}. Что в цитируемом пункте имеется в виду именно Шереметев, не оставляет сомнения стоящая при нем собственноручная заметка Петра: «Сего фелтьмаршалу не писано»{176}. Это была система, применявшаяся не к одному Шереметеву: тот же Щепотьев в аналогичной роли состоял некоторое время при Репнине.