По-видимому, Борису Петровичу Брюс отчасти заменил умершего к тому времени Ф. А. Головина, к которому фельдмаршал мог обращаться с полным доверием в трудных обстоятельствах. Таким чувством продиктовано признание в его письме к Брюсу от 11 мая 1709 года, когда автор чувствовал себя обиженным и искал утешения: «Великий бы дал за то кошт, чтобы я тебя имел видеть персонально, понеже я тебя имею себе целым благодетелем, имея нужные до тебя интересы (нуждаясь в тебе в своих интересах. — А. З.){230}.
Как мог благодетельствовать Брюс фельдмаршалу? Как будто и в этом случае уже знакомое нам явление в жизни Бориса Петровича: нужда в посреднике между ним и Петром I. Не доверяя действию на царя собственных писем в пользу того, чтобы его с корпусом оставить в Слуцке, он делал попытку добиться этого через Брюса: «Ежели ты увидишь государя или какой можешь сыскать способ… чтобы нам с вами быть в Слуцку зело местами сенами и покосами конскими довольны, хотя уже отошли от Слуцка, не [со]скучели бы и опять поворотить же, забыли бы нужду»{231}. Так будет и в других случаях.
Изложив Брюсу в письме от 22 октября 1707 года в общих чертах дислокацию войск, Шереметев заключал все весьма неутешительным прогнозом: «Все то можешь благоразумием раз-судить, ничто сие неосновательно… всему тому будет премена». И вслед за тем загадочная фраза: «…только бы малое что свое желание получить и малым тешится, а время упустит и на конец не смотрет, како кончится»{232}. Фельдмаршал выразил так темно свою мысль, видимо, не решаясь назвать по имени виновника сложившейся ситуации (вероятно, Меншикова), но давая понять, что вина всему — легкомысленная игра тщеславия. Корреспонденты, конечно, друг друга понимали, и оба, кажется, были неправы, по крайней мере в отношении к Слуцку: как показали следующие события, оставаться там Шереметеву до весны — значило опоздать.
Ввиду наступившей осени Петр решил, что поход Карла откладывается до весны следующего 1708 года: «…а в ноябре, сам знаешь, как бывает время…», писал он Меншикову 7 октября 1707 года и потому считал, что неприятелю «весьма невозможно… ныне к нам ближитца…»{233}. В середине октября он уехал в Петербург, но перед отъездом предписал Репнину на время своего отсутствия «о всяких делах и ведомостях сноситца з господином генералом князем Меншиковым и к нам писать»{234}.
Таким образом, в распоряжение Меншикова, кроме всей конницы, передавалась и значительная часть пехоты.
Карл XII, однако, обманул Петра: 29 декабря, перейдя реку Вислу и преодолевая неимоверные препятствия, он подошел к Гродно. Весть, что идет неприятель, разнеслась быстро и многих привела в паническое состояние.
Карл шел в ореоле непобедимого героя, которым окружило его общественное мнение в Европе. Герцог Мальборо, глава английского правительства и сам знаменитый полководец, говорил, льстя Карлу в глаза, что он вызвал своими победами «удивление всей Европы» и что будто бы только пол препятствовал английской королеве лично приехать в Польшу, чтобы увидеть столь необыкновенного государя{235}.
На австрийского императора шведский король навел такой страх, что тот исполнил без сопротивления предъявленные ему Карлом требования о выдаче интернированных в Австрии русских солдат и отзыве из России австрийских офицеров. К России и Петру Карл относился с полным пренебрежением. Присланный в русский лагерь королем Августом польский шпион сообщил со слов своего короля о намерениях Карла, что он «прямым путем пойдет в Московское государство» и, как скоро вступит в столицу, созовет всех бояр и гостей, разделит им царство на воеводства, обяжет их покинуть иноземное ружье и мундиры и учредит войско по-старому, иначе сказать, восстановит московскую старину.