Самым щекотливым пунктом в тягостных переговорах с Портой был вопрос о передаче Азова и о «раззорении» других крепостей. Шереметев лично был заинтересован в скорейшем выполнении этого условия, так как от этого зависела судьба его старшего сына, оставленного, как и П. П. Шафиров, до исполнений русскими условий Прутского договора заложником у турок. Г. Ф. Долгоруков его успокаивал: «…и всеконечно не изволь печалитца. Здержано будет: Азов с другими крепостьми отдан будет. И изволишь сам разсудить, разве мы сами себе недоброхоты, что не учиним по договору…»{292}. Но как можно было отдать Азов, пока турки держали у себя Карла — тоже в нарушение мирного договора? В конце концов Петр согласился Азов отдать. Но Шафиров из Турции настаивал и на том, чтобы русским войскам, во исполнение Прутского договора, «податься к Киеву» из Польши: в противном случае, по его мнению, «шведская высылка», то есть отправка Карла XII из Турции, может не состояться.
Впрочем, само состояние расположенной в Польше армии не позволяло медлить с этим вопросом. Приближалась зима, а солдаты ничем не были обеспечены: «…мундиром весьма обносились, шуб, обуви и рукавиц не имеют…»; кроме того, «ротныя лошади едва не все померли, а пушечных стало кормить нечем…». При таких условиях «не токмо против неприятеля, но и на квартиры к своим краям, когда будут морозы, итти будет пехоте невозможно…». Наконец, в разоренной долгой войной Польше и провианта будет «взять негде»{293}. Ввиду всего этого фельдмаршал решил в 20-х числах октября отойти со всеми войсками в свои границы. Но на конференции во Львове 7 ноября поляки, представители русской партии, заявили ему, что в случае ухода армии они опасаются «между поляками ребеллии» (то есть бунта). Поэтому фельдмаршал остановился на компромиссе: показывая «вид о выступлении», на самом деле медлил, оставаясь в пределах Полонного, Немирова и Белой Церкви и дожидаясь царского указа.
Местечко Полонное, где Шереметев установил свою «главную квартиру», составляло «маетность» Меншикова; оно, вероятно, было получено им от польского короля. Между обоими фельдмаршалами велась оживленная переписка, с несомненностью удостоверяющая, что тени, легшие было на их отношения под Полтавой, окончательно сошли. К этому времени относится едва ли не единственное сохранившееся письмо Меншикова к Шереметеву. Оно было ответом на письмо Бориса Петровича, в котором тот, выражая своему «прелюбезному брату» благодарность за его «благоприятнейшее писание», между прочим сообщал: «Ис турецкой добычи несколько имею аргамаков, и из оных самого лутчего со всем убором до вашей светлости, моему прелюбезному брату, обещаю»{294}.
А вот ответное письмо «светлейшего»: «Превосходительный господин генерал-фельтмаршал, мой особливый благодетель и любезный брат. Вашего превосходительства почтенное, мне же зело приятное писание, от 24-го дня прошедшаго августа ис Полонного писанное, получил я… за которое вашему превосходительству зело благодарствую, прося, дабы и впредь в таких своих приятных и брацкой любви наполненных писаниях оставлять меня не изволили. Что ж изволил взять из моей конюшни 3-х лошадей, и то за щастие почитаю, а за назначенной мне от вашего превосходительства ис турецкой добычи презент вашему превосходительству паки благодарствую и желаю, дабы сподобил нас Вышний лицевидно за оное благодарствовать и взаимно подобными мерами служить»{295}.
В этом ли стиле, церемонном и сдержанно-слащавом, писались другие письма Меншикова к Шереметеву, мы не знаем, но здесь он выдержан от начала до конца. Впрочем, и письма Шереметева к нему, в общем простые и естественные, местами также страдают высокопарной фразеологией — знак того, что и отношения между «братьями» были не вполне безыскусственными. У «светлейшего» оказалась затем нужда и в более существенной услуге Бориса Петровича. Его маетности — Полонное и Межеричи — были весьма отягчены «провиантскими сборами и подводной повинностью» и, судя по ответному письму Шереметева, Меншиков просил его этим маетностям «учинить награждение», другими словами, освободить их «от тягости». Однако Шереметеву пришлось бы в этом случае нарушить прямое распоряжение Петра, и он был вынужден в исполнении этой просьбы отказать: «А ежели б о том мне имянно было не предложено (разумеется, царем. — А. З.), то я по должности услуг моих, яко брату и другу надлежит, к тем маетностям вашей светлости всякое благоснисходительное награждение чинить готов»{296}. Другими словами, «ради друга и брата» фельдмаршал готов был бы совершить незаконный поступок, если бы не удерживала личная ответственность перед царем.