Такова социальная среда, служившая правительственным орудием для Петра I. Тем важнее становится для нас знакомство с ее настроениями для уяснения исторической обстановки реформы.
Реформа в общем своем значении, открывающемся из совокупности составляющих ее мероприятий и отношений, покрывается понятием «европеизации»: привитии России форм западного быта и западной мысли. Современникам реформы казалось, что русские, в том числе и правящие круги, были ее скрытыми противниками, готовыми при благоприятных обстоятельствах вернуть страну в прежнее состояние. «Все предпринятое царским величеством во время его славного царствования, — доносил, например, своему правительству французский посланник де Лави в 1718 году, — не будет прочно… если он не достигнет преклонных лет и если… он не будет поддержан более преданными подданными, чем настоящие. Он сам знает все это, а также и то, что русские (за исключением немногих) в душе ненавидят все сделанные им перемены. Они ожидают лишь его смерти, чтобы снова погрязнуть в праздности и грубом невежестве»{385}.
С мнением де Лави совершенно совпадает оценка положения и другого наблюдателя, также французского посланника Кампредона: «…и если он (царь. — А. З.) проживет еще десять лет, — читаем в донесении от 14 марта 1721 года, — его правление упрочится соответственно его великим познаниям. Вместе с тем есть основание думать — и это мнение всех здравомыслящих людей, — что эти учреждения не переживут его… Нельзя сомневаться в том, что лишь только царь умрет, государство это снова примет свою прежнюю форму правления, по которой все его подданные втайне вздыхают»{386}.
Выходило, что царь не мог быть уверенным в преданности его делу не только знати вообще, но и ближайших, довереннейших своих сотрудников. Тот же де Лави записал, не сообщив, к сожалению, с чьих слов, разговор Петра с его любимцем генерал-адмиралом Ф. М. Апраксиным, в котором Петр будто бы говорил: «Хотя ты всегда одобрял мои действия… но я все же читаю в твоем сердце, что умри я тебя прежде, ты один из первых осудишь все, что я сделал… После моей смерти, вы, я убежден, откажетесь от завоеванных мною земель и даже согласитесь, лишь бы вернуться к своему прежнему житью, уничтожить этот город (Петербург — А. З.) и флот, который стоил мне столько крови, денег и труда»{387}.
Опасения французских дипломатов и прочих «здравомыслящих людей», о которых говорил Кампредон, а если верить сообщению де Лави, то и самого Петра, не сбылись: по смерти Петра серьезной попытки возврата к отжившей старине не произошло, европеизация России продолжалась. Очевидно, степень ненависти правящих верхов к новому, европейскому, и любви к старому, московскому, была преувеличена.
Что влияние западной культуры началось у нас задолго до Петра I и что первоначально оно затронуло высшие слои населения, это — бесспорный и вполне естественный факт нашей истории. Несомненно, что с наибольшим постоянством культурное влияние шло к нам из Польши, непосредственно и через Украину. Современник, князь Б. И. Куракин, свидетельствовал о времени Федора Алексеевича и правительницы Софьи: «В правление царевны Софии Алексеевны… политес воставлена была в великом шляхетстве и других придворных с манеру польскаго — и в экипажах, и в домовном строении, и уборах, и в столах»{388}. Но заимствование предметов домашнего обихода и комфорта — только одна сторона культурной эволюции. Важнее и глубже по своим последствиям было личное общение с иностранцами, которое еще до Петра приняло довольно широкий размах. В этом отношении наибольшее значение имели иноземцы разных национальностей, населявшие Немецкую слободу в Москве.
Здесь собрались иноземцы отовсюду: шотландцы, голландцы, англичане, французы, датчане, шведы. Это были в большей своей части искатели «фортуны» различных профессий — военные, ремесленники, торговцы, покинувшие родину или в поисках лучшего, или по нужде, вследствие политических и религиозных преследований. В Слободе же жили резиденты разных стран. При различии занятий ее жителей между ними сохранялись до известной степени и различия сословные.