В 1687 году с официальной миссией во Францию и Испанию отправился князь Я. Ф. Долгоруков — чтобы объявить правительствам этих стран о состоявшемся между Москвой и Польшей «вечном» мире и попытаться привлечь их к союзу против турок. С Долгоруковым — без сомнения, по собственному желанию — ехали его два младших брата и семнадцатилетний племянник, будущий дипломат князь Василий Лукич Долгоруков. После того как из Франции посол отправился в Испанию, Василий Лукич остался в Париже «для усовершенствования себя в языках и науках» и пробыл там тринадцать лет{402}, а Я. Ф. Долгоруков с братьями на обратном пути из Испании в Россию надолго остановились в качестве частных лиц в Амстердаме.
Между прочим, о Якове Федоровиче Долгорукове голландский посол в Москве фон Келлер писал своему правительству: «…этот князь — один из интеллигентнейших и образованнейших людей, каких я знаю»{403}. Он лестно отзывался и о младших братьях Долгорукова, противопоставляя их другим «молодым господам», которые «совершенно не воспитаны, не заняты ничем и совсем не склонны к путешествиям»{404}.
Возможно, что историки преувеличивают степень принудительности происходивших при Петре посылок дворян за границу. Не случайно, конечно, в первый раз в 1697 году посланы были исключительно молодые «царедворцы», которые благодаря живому общению с иноземцами Слободы были лучше других подготовлены к заграничному быту; среди них — если не у всех, то у некоторых — мысль о путешествии могла встретить интерес и сочувствие.
Во время их поездки в Италию официально местопребыванием их была Венеция, но многие объездили чуть не всю Италию, заводили знакомства среди римской аристократии, бывали на балах и маскарадах, некоторые побывали на Мальте — словом, в большей мере были любознательными путешественниками, чем невольниками кораблестроения. Пройдет еще несколько лет, и В. Н. Зотов, сын учителя Петра Никиты Зотова, будущий видный деятель петровского времени, признается в разговоре с датским посланником Юстом Юлем в 1709 году, что он «очень желал бы учиться и что несчастлив тем, что не видал света и чужих краев, как то удалось иным его землякам»{405}. В свете этих фактов и соображений понятнее будет и явившееся у Б. П. Шереметева в возрасте 45 лет желание «видеть страны»: ведь рядом с возвратившейся из-за границы молодежью он рисковал оказаться отсталым человеком.
Путешествие в Европу постепенно становится обычаем настолько распространенным, что князь Б. И. Куракин уже мог сказать: «…каждый желает свету видеть»{406}. Отсюда сама собой вытекала мысль о желательности западноевропейского образования. В этом отношении расстояние между боярином царя Алексея Михайловича и вельможей петровского времени — огромное. Когда у А. Л. Ордина-Нащокина, самого просвещенного из бояр, «бежал» сын за границу, прельщенный культурой Запада, отец был в отчаянии; наоборот, при Петре знатные люди, а даже, как увидим ниже, и совсем незнатные по осознании ценности и практической полезности европейского образования сами отправляли своих детей в Европу «для науки».
Перед нами проходит значительная группа молодых людей, пребывание которых за границей с этой целью удостоверяется документами и современными им свидетельствами: Яков Александрович Долгоруков, Иван Трубецкой, Алексей и Михаил Бестужевы-Рюмины, Иван и Александр Головкины, Платон и Аполлон Мусины-Пушкины, Осип Щербатов, Петр Голицын, Александр Куракин, Иван Зотов, Иван и Александр Нарышкины, Троекуровы, Салтыков, Юсупов. Несомненно, их было больше, даже, вероятно, много больше, но так как они ехали добровольно и на собственные средства, то их не регистрировали, и они имели дело с Посольским приказом только при выдаче проезжей грамоты.
Конечно, во всех подобных случаях необходимо было разрешение царя, и потому официальные документы о добровольных любителях европейской науки выражаются так же, как и о невольных специалистах по кораблестроению, — «послан по указу государя». Ехали они, видимо, со всеми удобствами — по рангу их отцов; одни — через Архангельск морем, другие — через Севск и Киев. Подорожной грамотой братьям Мусиным-Пушкиным, как и братьям Головкиным, предписывалось давать на почтовых станциях по 20 подвод, «а где ямов и почтовых, и подставных подвод — не случитца, то по селам, и деревням, и местечкам всякого чина жителем безо всякого отлагательства и остановки…» давать столько же{407}.