Очень красочную картину содержат в себе письма-донесения из Парижа упоминавшегося выше И. Колушкина князю В. Л. Долгорукову об успехах его племянника Я. А. Долгорукова. В письме от 1 марта 1723 года читаем: «Вашей светлости всепокорно доношу, что князь Яков Александрович в добром здоровье обретается и в добром здоровье к наукам прилежает, а особливо к математике немало профитует. На клавикортах начал учитца у Купре тому уже дней с пятнадцать и принимается очень хорошо. Писмо, которое к вашей светлости ныне посылает, писал сам из своей головы и перфект в нем ничего не поправлял, кроми ортографии…»{415}.
Следующее письмо дает большие подробности: «В математике, дошед до тригонометрии, начал репетовать старое, понеже он в некоторых препозициях нетверд, а особливо в аритметике. Правда, что князь Яков Александрович в математике хорошо понимает, только иногда что и выучил, позабывает, для того что в учебные дни больше времяни ему на эту науку нет, кроме одного часа в день, в котором мастер у него бывает. А остаточные часы разположены на других мастеров… С Силивестром рисует иногда человеческие и конские фигуры, а иногда и пей-сажи, к чему имеет прежнюю свою охоту. Ныне зачал рисовать сам с обрасца мастерова маленькой пейсаж, которой пошлет к вашей светлости з господином Салтыковым. И из того изволите сами профит ево усмотреть. В танцах подается очонь хорошо, а особливо в театорских. К письму имеет диспозицию немалую и пишет хорошо. Немецкой язык, хотя и неохотно, учит, для того что стиль того языка кажется ему труден, однакож в нем прибывает нарочито. На клавикортах штуки, которые выучил, играет очонь хорошо, только и по сю пору ноты учить не зачинал: сказывает Купрен, что еще есть некоторая трудность в пальцах и зачинать играть с ноты рано. В латинском языке почал было прежде сего нарочито подаватца, а тому уже месяца с три, что, почитай, в одной поре стоит. Одним словом, латинский язык ему трудняе всех ево других наук, ибо он на нем вдвое больше работает, неже [ли] в других науках, только в нем меньше всех профитует…»{416}.
В Париже же учился на попечении князя Б. И. Куракина сын будущего фельдмаршала М. М. Голицына Петр Михайлович. Из его письма к Б. И. Куракину видно, что он изучал между прочим фехтование и верховую езду, — эти «науки» входили в программу, но гораздо более, по-видимому, он увлекался музыкой, что уже не вызывает сочувствия у его патрона: «Изволили вы ко мне писать, чтоб оставить мастера музыки и учиться на шпагах, — писал он Куракину. — И я всепокорно прошу моего государя, чтоб онаго мастера у меня оставить, для того что у меня только всего и веселья и забавы в Париже»{417}. Можно думать по этому примеру, что у младшего поколения образовалось более тонкое восприятие европейской культуры.
3
Стремление к западной науке уже при Петре I вышло за пределы тесного круга придворной знати в широкую среду дворянского и частью разночинного населения.
Перед нами — обширная группа искателей западного образования, выступление которой в этом качестве является совершенной неожиданностью: это — подьячие разных московских приказов и главным образом Посольского приказа, отличавшегося вообще более высоким интеллектуальным уровнем своего состава. Источник, из которого мы знаем о них, — по преимуществу поданные ими царю челобитные. Одни сами хотели быть посланными «в европские страны», другие хлопотали за своих сыновей. Подьячий Иван Леонтьев, побывав в Голландии при после Матвееве и вернувшись, просил царя отпустить его «для наук инженерству и французскаго языка в Париж, коих я всесердечно желаю обучиться…»{418}. Степан Пучков хотел вместе с другими подьячими ехать в Кенигсберг и так мотивировал свое желание: «А я, раб ваш, науки латинского языка по возможности принял, а немецкого обучаюсь; но токмо той науки за скудостью моею докончать здесь не могу, а в Кенигсберху для оного учения желание мое есть»{419}.