Надо думать, что далеко не один князь Куракин был такого мнения о Голландии. Зато, по-видимому, и тогда уже русскую знать привлекала феодально-монархическая Франция, в частности Париж. Еще в 1689 году, как мы знаем, Я. Ф. Долгоруков оставил в Париже учиться своего племянника В. Л. Долгорукова, несмотря на то что французский король оскорбительно обошелся с русским посольством. Знаем также, что и другие представители того же круга — князья: Б. И. Куракин, И. И. Троекуров, Д. М. Голицын, граф Г. И. Головкин — предпочитали французские школы и французских учителей для своих сыновей. Может быть, они понимали, что французская аристократия поддерживает свое политическое значение не такими средствами, как местничество, а просвещением и блеском культуры.
По отзыву А. А. Матвеева можем судить о том, что именно все они особенно ценили во Франции: «Город Париж, — писал Матвеев в 1705 году Ф. А. Головину, — нашел я втрое больше Амстердама и людства множество в нем неописанное, и народа убор, забавы и веселие его несказанные. И хотя обносилось, что французы утеснены от короля, однако то неправда: все в своих волях без всякой тесноты и в уравнении прямом состоят, и никто из вельмож нимало не озлобляется, и ниже узнать возможно, что они такую долговременную и тяжелую ведут войну»{447}.
Как видим — полная противоположность Голландии: там экономия и скука, здесь — роскошь и «веселие несказанные». Русские умели ценить приятные стороны французской культуры, и недаром секретарь французского посольства Либуа, сопровождавший Петра I во время его поездки во Францию в 1717 году, сообщал своему правительству об его свите: «…вельможи любят всё, что хорошо, и знают в этом толк…»{448}. Но еще важнее, что Матвеев считал нужным опровергнуть, видимо, распространившиеся в том кругу, к которому он принадлежал, слухи об «угнетениях» французов со стороны достигшей абсолютизма королевской власти и засвидетельствовать полное благополучие французских вельмож.
Ясно, что внутренние отношения тогдашней Франции живо интересовали русскую высшую знать, и, судя по тону письма, с ее стороны полное одобрение встретила жизнь «в своих волях», без всякой «тесноты» и «озлобления», какой пользовалась там феодальная верхушка. Этот факт тем красноречивее, что официальные отношения между Россией и Францией при Петре, по крайней мере до 1716 года, были очень натянуты. Остальные католические страны Европы остаются в восприятии русской знати как бы на втором плане, вероятно, потому что русского вельможу привлекала главным образом придворная культура, а французский двор и тогда своим блеском затмевал все другие европейские дворы.
Разность вероисповеданий, по-видимому, никого не смущала. Русские путешественники осматривали католические храмы, поклонялись католическим святыням. С католической стороны очень хорошо было подмечено ослабление, если не исчезновение, традиционной вражды к католицизму среди русской знати, и этим, надо думать, объясняется возобновление именно в Петровскую эпоху настойчивого стремления римского престола к соединению церквей. В Москве, впрочем, береглись церковного сближения, и, может быть, по внушению не только религиозного, а и национального чувства, поскольку вера с давних пор стала служить здесь национальным знаменем. Во всяком случае, старшее поколение знатных фамилий держалось того взгляда, что настоящее христианство — только в России.
Чужеземное влияние находило для себя предел и с другой стороны: среди знати некоторую реакцию против него вызывало появление иностранцев на русской службе. Принято считать, что Петр I, не желая создавать для иностранцев господствующего положения, обыкновенно ставил во главе учреждений русских и только уже в качестве помощников давал им иностранцев. Но такое представление правильно лишь для второй половины царствования, а в более ранние годы Петр при назначении на должности руководствовался, несомненно, исключительно соображениями пригодности людей, не придавая значения национальности. Гордон, Лефорт, де Круа, Огильви, Паткуль, Крейс, Брюс, Вейде, Остерман — эти иностранцы получали самые ответственные поручения и должности и имели в подчинении у себя представителей виднейших русских фамилий. Отсюда — у иностранцев заносчивость, а у русских — чувство обиды, которое принимало вид оскорбленного национального чувства, а в результате были взаимное недовольство и столкновения.