Переписка Петра, охватывающая огромное число корреспондентов, — памятник таких отношений. Для членов «компании» письма Петра были прежде всего знаком его расположения. Нередко они и писались им с единственной целью сообщить о каком-нибудь радостном событии, вроде удачного сражения со шведами, обыкновенно сразу нескольким членам «компании» и только по каким-то причинам — кому-нибудь одному, но всегда с извинением и с просьбой передать другим: «…а особых писем, всякому особ, за скоростию и недосужеством путным, написать не мог»{455}.
Петра прельщала простота отношений, которую он наблюдал в Немецкой слободе, и он стремился привить и своей «компании» такие формы общения. «Порода» и чины не должны были играть в ней никакой роли. Когда Ф. М. Апраксин написал однажды в письме к Петру царский титул, то получил следующий ответ: «За письмо твое благодарствую, однако ж, зело сумнимся ради двух вещей: 1) что не ко мне писал, 2) что с зельными чинами, чего не люблю, а тебе можно знать (для того, что ты нашей компании), как писать»{456}. А писать надо было, как разъяснялось в другом письме, «без великого»{457}, то есть без пышного царского титула.
Чинопочитание требовалось только шуточное и по отношению к шуточным фигурам, например, к князю-кесарю Ф. Ю. Ромодановскому и «всешутейшему патриарху» Н. М. Зотову. Вероятно, это различие главным образом и имел в виду Петр, когда писал Меншикову: «Пожалуй, поклонись всем, кому как надлежит»{458}. Раз было так, что Петр, посылая поклоны, рядом с именами двух потешных «генералиссимусов» Ромодановского и его «брата» И. И. Бутурлина назвал в своем письме несколько человек «ниских самых чинов», за что князь-кесарь сделал ему выговор: «…непристойно с нашими лицы вобще (вместе. — А. З.) писать…», и Петр, прося прощения, оправдывался тем, что «карабелщики, наша братья, в чинах не искусны»{459}.
В письмах «из компании» был товарищеский, даже дружеский тон. Во время заграничного путешествия царя в 1697–1698 годах ему давались поручения. А. М. Головин писал: «Да у тебя ж прошу: пожалуй, промысли мне табаку, а у нас здесь хорошова нет…»{460}. Г. И. Головкин хотел бы получить от Петра «лондонской работы зепныя часики»: «…на знак милости твоей и бытности во Британии»{461}, — объяснял он свою просьбу. Иногда писали с подчеркнутой фамильярностью. Автоном Головин выговаривал царю в письме за границу: «Да я ж на тебя досадую в том, что не подписываешь имяни своего (под письмом. — А. З.). Откуды такую спесь взял? Хотя и науку принял высокую, а нас бы, старых друзей, не забывал»{462}. Б. А. Голицыну Петр жаловался на дурной почерк его писем, но сам писал еще хуже, и получил ответ: «У меня не можешь прочесть, а я от твоих и писать не хочю пи[сь]мах: всё из головы разумей (то есть догадывайся. — А. З.)»{463}.
При таких отношениях звучало естественно звание «товарищ», которое часто встречаем в письмах членов «компании». Самого Петра называли по большей части служебным чином, и по мере того как он двигался по службе, менялось и обращение к нему: шипор или шипгер, бомбардир, капитан, командир, шаутбейнахт с присоединением обычного: «господина». Конечно, все помнили, что эти звания носит самодержец и, желая подчеркнуть исключительность его положения, часто присоединяли к служебному чину эпитет «большой»: «большой бомбардир», «большой капитан», даже «большой товарищ». Вообще непосредственность обращения имела в «компании» свои границы, и сам Петр считал их обязательными для себя, хотя и грешил против них в состоянии опьянения и раздражения. «Я, как поехал от вас, — писал, например, он Ф. М. Апраксину, — не знаю, понеже был зело удоволен Бахусовым даром. Того для всех прошу, есть ли какую кому нанес досаду, прощения, а паче от тех, которые при прощании были, и да не памятует всяк сей случай»{464}.
В повседневной жизни «компания» представляла собой деловой кружок, руководимый царем. В расплывчатой социальной обстановке, где все смотрели в разные стороны и никто не хотел, по выражению царя, «прямо трудитца»{465}, сплоченный кружок служил для него своего рода политическим рычагом в самых различных областях жизни. Здесь каждый выполнял доставшееся ему назначение с чувством ответственности лично перед царем, и воля Петра была законом. «Воистино имею печаль немалую, чтобы спроста не погрешить против воли вашей»{466}, — писал ему генерал-адмирал Ф. М. Апраксин, которого царь сам называл своим другом. Действительное значение каждого определялось в первую очередь степенью доверия «самого», как часто называли Петра I в переписке между собой его сотрудники.