Известно, что Петр от всех «царедворцев» требовал непременного участия в устраиваемых им шуточных процессиях и маскарадах, не допуская ни для кого исключения. В маскараде по случаю свадьбы князь-папы все должны были идти ряжеными с разными музыкальными инструментами, и исключения не было сделано даже для таких старцев, о которых в росписи сказано: «Сии — без игр (то есть инструментов. — А. З.) для того, что от старости своей не могут ничего в руках держать»{480}. Но если для царя и его «компании» участие в маскараде было веселым времяпровождением, то «первыми фамилиями», особенно их старшим поколением, оно воспринималось как унижение. Петр это знал и, может быть, потому, что унижение фамильной гордости в данном случае было его целью, смотрел на уклонение от подобных празднеств как на демонстрацию. М. А. Головин не хотел на свадьбе Зотова рядиться и пачкаться сажей и за это раздетый донага наряжен был чертом на невском льду. Вышло так, что «черт» не вынес холода, схватил горячку и вскоре умер.
Но демонстрации, хотя бы самые скромные, вроде поступка Головина, были крайне редки. Знать выказывала полную покорность и искала дружбы у «господ из самого низкого шляхетства», о которых говорил князь Куракин, и даже еще более «низкого» — таких как А. Д. Меншиков. С течением времени между обеими сторонами постепенно происходило сближение и устанавливалась известная солидарность на почве общего экономического интереса. На эту солидарность напирал, как помним, Б. П. Шереметев, убеждая А. Д. Меншикова вступиться за его права на доходы с Пебалгской мызы. И благодеяния Меншикова принимал далеко не один Б. П. Шереметев. Пропитанный родословным гонором князь Б. И. Куракин тоже вот как писал однажды Александру Даниловичу: «Прошу вас, моего милостивого государя, чтоб прислано что было денег, чем жить (в Риме. — А. З.), и, кроме вашей милости, к себе иного никого не имею». Разве только князья Долгоруковы, в особенности самый даровитый из них Василий Владимирович, остались непримиримыми. Впоследствии обнаружилась солидарность и другого рода — в расхищении государственных средств, благодаря чему рядом с хищниками из низов, такими как Меншиков, стал такой почтенный представитель родовой аристократии, как князь Я. Ф. Долгоруков.
В процессе взаимного сближения новая знать обменивалась признаками со старой. Меншиков и формально и фактически делался владетельным князем, а Б. П. Шереметев был близок к тому, чтобы признать единственным источником своих прав милость государя. На смену московскому боярству приходил новый тип — российский вельможа. Параллельно с описанным процессом, по мере того как вырабатывался и совершенствовался новый государственный аппарат, бывшая вначале боевым орудием царя «компания» утрачивала свое деловое значение и растворялась в придворной среде.
Верил ли Петр в перерождение старого боярства? Отношение его к Б. П. Шереметеву говорит против этого. Мы можем сказать, что они были чужды друг другу как представители разных течений в процессе европеизации России.
9
Пока мы остаемся в пределах действий и положений, из которых слагается служебная биография фельдмаршала, его жизненный путь представляется простым и ясным. Конечно, он, как всякий полководец, терпел временами неудачи на поле сражения — может быть, чаще, чем более замечательные полководцы. Но эти неудачи не имели катастрофических последствий в ходе военных действий и не отражались крупными переменами на его собственном положении. Картина становится гораздо более сложной, когда мы начинаем всматриваться в отношения фельдмаршала к окружающей среде, те отношения, которые не исчерпываются одним каким-нибудь моментом его жизни, а постоянно сопутствуют ему, образуя постоянную социально-политическую атмосферу его как государственного деятеля. И в этом случае, естественно, на первом плане выступают его отношения с царем Петром I.