В общем, следует сказать, что фельдмаршал сумел использовать собранный им капитал. В последние годы уже не было слышно от него жалоб на скудость средств. Его дом был всегда обеспечен всем необходимым, несмотря на огромные расходы. Не было у него и нужды в деньгах. Из окладной книги 1714 года мы знаем, что он получал из своих вотчин только денежного оброка до 11 тысяч рублей, и эта сумма с каждым годом, несомненно, росла благодаря увеличению владений и повышению их доходности.
К сожалению, мы не можем точно определить, что давали Борису Петровичу его коммерческие предприятия. Все же, думается, мы скорее преуменьшим, чем преувеличим, общую сумму его ежегодного дохода за последние десять лет, присоединяя сюда и фельдмаршальское жалованье, если определим ее в среднем в 25 тысяч рублей. Но денежного капитала фельдмаршал не составил. Выделяя в 1718 году, незадолго до смерти, четвертую часть своего имущества из «казны» семье своего старшего сына (уже, как мы знаем, умершего), он дал ей деньгами 2 тысячи рублей{563}. Денег у него всегда оставалось мало, конечно, главным образом потому, что он широко жил, но отчасти и потому, что много тратилось на расширение и организацию вотчинного хозяйства.
Зачастую собранные с вотчины деньги расходовались на месте — на постройки, покупку земли или племенного скота. Особенно же много их уходило на приобретение крестьян. Временами и теперь за недостатком наличных денег фельдмаршал прибегал к займам, но разница в положении сравнительно с прежним — большая. Припомним, в какое затруднение ставила его в 1704 году ничтожная сумма, которую он должен был уплатить Ф. А. Головину за кровать. Ав 1716 году, прося у Ф. М. Апраксина 1000 рублей, вот как он сам формулировал условия займа: «…а оные деньги, где повелите, ваше сиятельство, принять и на который срок, там и отданы будут»{564}. Такую стеснительную для себя формулировку обязательства он мог предлагать только в уверенности, что в любой момент сможет найти необходимые ресурсы в своем хозяйстве.
5
Шереметевское хозяйство строилось на крепостном труде, и каждая статья в нем была, по существу, той или иной формой эксплуатации этого труда. Следовательно, состояние крепостной деревни во владениях фельдмаршала должно быть обратной стороной, изнанкой, достигнутых им хозяйственных успехов. Это — логически неизбежное соотношение в крепостной организации как исторически сложившейся социальной системе. Но эксплуатация крепостного в пределах одинаковой организации может иметь различные степени в зависимости от разных условий, в первую очередь — от личных свойств владельца, и здесь — настоящая мерка для оценки хозяйственной деятельности фельдмаршала: как он относится к своим крепостным и как далеко шла их эксплуатация в его вотчинах?
В истории крепостного права это было время, когда исчезали последние следы условности или договорности крепостного состояния в виде разного рода записей — порядных, ссудных, жилых, и крепостной крестьянин, оставаясь государственным плательщиком, во всех других отношениях плотно заслонен от государства личностью владельца. Как выражение завершившегося процесса появился теперь в крепостном быту и новый термин для обозначения крепостного — «подданный», особенно легко прививающийся у крупных землевладельцев: фельдмаршал один из первых принял этот термин, и в его словоупотреблении он, как и соотносительный с ним термин — государь в применении к владельцу, — несомненно, имел политический смысл, давая чувствовать формирующуюся по типу государства вотчину. Поэтому чем принципиальнее документ, исходящий от фельдмаршала, тем строже выдерживается им эта терминология — в его наказах приказчикам мы вовсе не найдем слова «крестьянин», а всегда только «подданный». Может быть, перед нами скорее — настроение, чем доведенная до ясности теория; тем не менее в вотчинной политике фельдмаршала оно выступает довольно осязательно как направляющий мотив, придает ей определенную окраску.
В глазах фельдмаршала право владельца на распоряжение трудом и личностью крестьянина, как и право государя, не подлежало регламентации или формальным ограничениям. Отказывая вощажниковским крестьянам в их просьбе о льготах, он так мотивировал свой отказ: «…я сию волость купил кровью своею, и дана мне сия волость на всякое мне довольство»{565}.