Безусловное, по существу, вотчинное право в своем практическом осуществлении не означало для него, однако, беспорядочной эксплуатации. Через окладную книгу крестьянин знал, что с него спросят. Повинности, конечно, следовало исполнять без всяких оговорок, и тут приказчик должен показать «всякое радение»; но в остальном фельдмаршал ставил себя защитником своих крестьян и видел в том свою обязанность.
Во всех его наказах приказчикам повторяется слово в слово статья, имеющая в виду предупреждение возможных с их стороны злоупотреблений властью: «И будучи тебе в той моей вотчине на приказе, подданных моих судом и расправою ведать и суд давать правой, а не по посулам, и подданных моих в обиду не давать… И иметь бы тебе с ними, подданными, во всяком деле порядочное обхождение по их обыкновению, и налог, и обид им не чинить для бездельных своих прихотей и взятков отнюдь не чинить. А кто что принесет в честь, и то тебе брать, а в неволю отнють ничего не брать. А будет явятся какие твои обиды и взятки поневоле, и те взятки доправлены будут на тебе вдвое и отданы будут челобитчикам, да тебе ж учинено будет наказание…»{566}.
Насколько последователен был фельдмаршал в своей практике? И прежде всего, действительно ли в его вотчинах крестьянские оброки и повинности не выходили из пределов раз установленного оклада? Можно сказать, что, как правило, он держался этих норм в своих распоряжениях и лишь иногда требовал от крестьян большего. Но эти отступления от нормы допускались им — всегда ли только, сказать не можем — в такой форме, что регулирующее значение оклада скорее подчеркивается, чем уничтожается. Решив строить в Борисовке «хоромы» «для прибытия» своего, фельдмаршал писал Перячникову: «И тебе б лес велеть вывесть тотчас подданным моим борисовским, ивановским и протчим, ибо в том тягости им не будет, а плотников к тому строению нанять из моих тамошних доходов; також окончины и обрасцовые печи делать из моих же доходов»{567}. Гораздо более важным нарушением оклада был сбор «запросных припасов», о которых говорилось выше. Правда, в данном случае фельдмаршал мог бы сослаться на пример государства, которое именно в такой форме пользовалось в трудных обстоятельствах помощью своих подданных.
Может быть, больше прямолинейности было в действиях фельдмаршала, когда он выступал защитником своих «подданных» в случаях причиняемых им обид. Вот факт, который может служить иллюстрацией. В 1718 году крестьяне Вощажниковской волости подали Борису Петровичу всем миром челобитную на местного земского дьячка Бориса Борисова, в которой жаловались на его притеснения: «…будучи он, земской дьячок Борис, у твоих фельтмаршаловых и у наших мирских дел, чинят нам, сиротам твоим, многие налоги и напрасные убытки, и быть ему у тех земских дел невозможно». По указу фельдмаршала обвиняемому был произведен допрос, и в результате последовало решение «подьячему учинить наказание (у приказной избы бить кнутом. — А. З.) 30 ударов и написать его в тягло»; кроме того, конфискованные у него деньги велено было отдать вместе с деньгами, отобранными по таким же поводам у других подьячих, предшественников Борисова, «в мир» для уплаты государевых податей. Фельдмаршал этим не ограничился, он нашел нужным поставить всех крестьян публично в известность о своем решении «…и всем мирским людей, — гласит резолюция, — на всходе объявить, что и по их мирскому челобитью управа учинена, и взятые деньги, которые с них подьячие напатками брали, велел им в мир отдать и за них заплатить теми деньгами государевы подати»{568}.
Среди сохранившихся крестьянских челобитных, а их — довольно значительное количество, нет, однако, ни одной, которая содержала бы жалобу на приказчика. Значит ли это, что все приказчики фельдмаршала в точности следовали его наказам в своем отношении к крестьянам? Объяснение скорее всего лежит в другом обстоятельстве — в тех условиях, которыми обставлена была подача челобитных и которые по существу делали бесплодными благие намерения Бориса Петровича.
Вот его указ константиновскому приказчику. «В нынешнем (1718 году. — А. З.) в бытность мою в Москве от многих крестьян всех вотчин моих в обидах и протчих деревенских делах, не спрося справедливости у приказнаго человека, били челом нам, чего ради приводят меня в великой труд. А понеже прикащиком во всех моих вотчинах дана в управление полная мочь по данному моему наказу о судах крестьянских и во всяких расправах — того ради во все свои вотчины к приказным людям ныне посылаю сии подтвердительные указы, дабы всякой приказной, учиня мирской сход, объявил всем крестьяном под ведением своим, чтоб в каком-нибудь деле крестьянин, не спрося прикащика, бить челом к Москве не проходил б ко мне, кроме необходимых самых нужных дел, которых приказной человек, кроме нашей персоны, судить не может. А ежели кому из крестьян какая самая необходительная нужда надлежит бить челом нам, то б оные прежде свое прошение объявили прикащику и без повеления и без отпускной от него, прикащика, и без ответу мирских людей отнюдь с челобитными к Москве не ходили…» Указ грозит «жестоким наказанием» нарушителям этого требования, «хотя б чье и правое челобитье было»{569}.