Я молча кивнул и пригласил их внутрь. Посланник оглядел избу, понюхал воздух, посмотрел на полки с банками, на лежащих пациентов.
— Не знахарь, — тихо сказал он писарю. — Чисто. Без икон, без курений. Пахнет травой и… странно.
— Это календула со спиртом, — пояснил я. — И зверобой. Лечу, чем могу.
Писарь всё это время строчил углём по дощечке. Посланник подошёл ближе к женщине, которая лежала у стены. Осторожно тронул её лоб.
— Горячая?
— Уже нет, — ответил я. — Два дня назад вскрыл гнойник. Сейчас под присмотром.
Он кивнул. Медленно, задумчиво. Потом обернулся:
— Ты кто такой?
Я достал мешочек с документами, что когда-то был кошельком. Там — ничего ценного. Но среди обрывков бумаги — пропуск с работы, фото, бейдж. Я показал фото. Не потому что они поймут, а потому что скрывать смысла нет.
— Меня зовут Дмитрий. Я был фельдшером. Лечил людей и раньше. Только… не здесь.
Посланник долго смотрел, потом вдруг сказал:
— В Новгороде такого не было.
Я пожал плечами.
— Может, и к лучшему.
Он пошептался с писарем, потом коротко бросил:
— Ожидай. В ближайшие дни прибудет господин. Сам взглянет. А пока — продолжай. Боярину не нужны мёртвые крестьяне.
Они ушли так же тихо, как и пришли. А я сел у стола, посмотрел на тетрадь и записал:
«День 39.
Приход — посланник боярина.
Осмотр — без негатива.
Слух пошёл далеко.
Готовиться».
После ухода посланника в избе повисла тишина. Даже старик под печкой перестал посапывать — будто почуял, что происходят важные вещи. Я всё ещё сидел за столом, когда Ваня осторожно подсел рядом.
— Это правда… боярин про тебя узнал?
— Похоже на то.
— А если… если скажет — в Новгород поедешь?
Я усмехнулся.
— А кто тут тогда будет вместо меня?
Ваня замолчал. Потом, чуть слышно:
— Я.
Я посмотрел на него внимательно. Уже не тот робкий парнишка, что прятал глаза. За последнее время он вырос — не в рост, а в стойкость. В спокойствие.
— Ну что ж, раз ты это сказал — работать будем серьёзно.
Я достал пару полосок ткани и деревянную ложку.
— Представим, что у нас — перелом руки. Первая задача?
— Зафиксировать. До прихода помощи.
— Верно. А если помощи не будет?
— Тогда — шина. Или хотя бы доска. Привязать, чтоб не шаталась. Потом — холод. Если есть.
— А если рана открытая?
— Давящая повязка. Промыть, если не сильно течёт. Или… прижать, если кровь хлещет.
Я кивнул.
— Молодец. Теперь покажи на деле.
Он взял куклу, которую мы смастерили из тряпья и бересты, аккуратно наложил повязку, подвязал «руку» к дощечке. Движения ещё немного неловкие, но видно — учится.
— А теперь — дезинфекция. Чистыми руками.
Он пошёл к бадье, вымыл руки с мылом, потом обработал пальцы спиртовым раствором. Даже лицо посуровело — будто готовится к настоящей операции.
— Всё верно, — сказал я. — Но помни главное.
— Какое?
— Лучше вымытые руки — чем тысяча трав. Чистота — половина лечения. Вторая — голова.
Ваня кивнул. А потом, не глядя, спросил:
— А ты… когда умрёшь — я всё это продолжу?
Я вздохнул.
— Лучше бы я успел это записать, пока живой. Так надёжнее.
Он снова кивнул и пошёл складывать повязки.
Уже смеркалось, когда в дверь осторожно постучали. Я подумал — очередной случай, но когда открыл, на пороге стояла Марфа. Без корзинки, без своей обычной бодрой прямоты. Лицо бледное, губы поджаты. Она опиралась на косяк, будто неуверенно стояла.
— Чего это ты… — начал я, но она перебила:
— Живот болит. Вон тут, — она положила ладонь чуть ниже груди. — С утра ныло, а теперь… ноет хуже.
— Заходи.
Я усадил её на лавку у печки, положил ей под спину сложенное одеяло.
Она не спорила — уже само по себе тревожный знак.
— Боль резкая или тупая?
— Как будто… давит. Сначала тошнило. Сейчас нет. Есть не хочется. Глотать тяжело. Но по-женски всё в порядке, не те боли.
Я кивнул. Эпигастральная зона. Поджелудочная? Желудок? Печень?
— У тебя раньше такое бывало?
— Иногда. Когда у нас хлеб старый ели или постились долго. А сейчас вроде всё было… нормально.
Я взял одеяло, уложил её чуть горизонтальнее, прощупал аккуратно живот.
Под рёбрами — твёрдо, напряжено. На глубоком вдохе — болезненно.
— Придётся попоститься. Дня два — только тёплая вода, отвары. Ни жирного, ни жареного. И покой. Ни шагу в лес.
— Как же травы?
— Травы подождут. А ты — не железная. Глупо людей лечить, а самой в землю лечь.