Марфа усмехнулась, хотя было видно — её пробирает.
Я вскипятил воду с ромашкой, добавил пару капель спирта, дал ей отвар.
— Если через день не легче — буду колоть. Но пока — тепло, отвар и покой.
— И не пить самогон?
— Тем более не пить самогон.
Она лежала с закрытыми глазами, потом прошептала:
— Никогда не думала, что доживу, чтоб меня лечил кто-то. И чтоб это… был не дурак.
— Привыкай, — сказал я. — Я тут надолго.
Я взглянул в окно — вечер сгустился, как крепкий отвар. С улицы тянуло сыростью, где-то вдали ухала сова. Марфа лежала с полуприкрытыми глазами, кружка с ромашкой так и осталась в её руке, едва отпитая.
— Ты идти-то сможешь? — спросил я тихо.
Она чуть повернула голову, но не поднялась.
— Нет. Голова ватная. Живот ноет. Будто кто кулаком изнутри давит.
— Тогда оставайся. У печки тепло, тут тихо.
— Ты что, совсем один?
— Сейчас — да. Пациентов на ночь отпустил домой. Оба идут на поправку. Пусть разомнутся после долгого лежания.
Она немного подумала и коротко кивнула.
Я подложил ей под ноги ещё одно одеяло, под бок — подушку из свернутой холстины. Сам развёл огонь в печке, чтоб стало ещё теплее. Поставил греться чайник, нашёл остатки мяты и липы — для нового отвара.
— А ты… добрый, — тихо сказала она. — И заботливый. Для чужака.
— Для больных, — поправил я. — А ты сейчас именно такая.
Она хмыкнула, но не спорила. Минут через десять уже дремала — тёплая, укрытая, со слабой тенью боли на лице.
Я сел напротив, открыл тетрадь, поглядывая, как она дышит. Ровно, хоть и немного прерывисто.
«День 39, вечер.
Марфа — приступ боли в эпигастральной области.
Предварительно: гастрит или перегрузка.
Температура — в норме.
Назначено: голод, тепло, отвар.
Оставлена на ночлег.
Мир в избе. Огонь в печи.
Тишина лечит лучше слов».
Проснулся рано, ещё до рассвета. Печь едва теплилась, воздух в избе был сыроват, с запахом золы и чего-то тревожного. Я не сразу понял, что именно меня разбудило, но потом услышал — приглушённый стон.
Марфа.
Она лежала на боку, сжимая руками живот. Лицо бледное, на лбу — испарина. Я сразу встал, подошёл, наклонился.
— Где болит?
— Ниже… справа… — еле слышно выдохнула она.
Подвздошная область. Резкая боль при пальпации. Живот напряжён, защитная реакция. Я замер.
Температура — подскочила. Щёки горят, лоб влажный.
Блин.
— Марфа, — тихо сказал я, — ты же понимаешь?
Она кивнула. С трудом. Глаза мутные.
— Скажи прямо, — прошептала. — Что это?
— Аппендицит. Острый. Причём… уже в опасной фазе.
Я отошёл к столу, чтобы не дать ей увидеть, как меня самого трясёт. Не от страха — от осознания.
В голове всплыл тот старый фильм — Учёник Авицены. Когда хирург, окружённый фанатиками и криками «это ересь», резал живот султану почти на живую. Я помню, как в детстве смотрел это, затаив дыхание. Тогда казалось — жуть. Но герой знал, что делает. Он спас. Он знал, где резать.
А сейчас… Сейчас я тоже знаю. Только вместо операционной — глиняная изба, вместо лампы — фитиль над головой. Никакого наркоза. Никаких швов. Только нож, спирт, бинты. И моя дрожащая рука.
А главное — жизнь человека, которая мне не безразлична.
Я ещё раз посмотрел на Марфу. Она смотрела на меня так, будто уже знала, что я решусь.
— Сделаешь? — спросила она.
Я не ответил сразу. Только кивнул.
Глава 11
Я стоял у стола, глядя на скудный набор инструментов, и впервые за долгое время почувствовал, как по спине бежит холод. Не от страха. От предельной концентрации. Передо мной была не просто пациентка. Передо мной была Марфа. Та самая, что первой в этой глуши приняла меня за живого. Та, что делилась травами, не задавала лишних вопросов… и не дала сойти с ума.
Я раскрыл свою медицинскую сумку — потрёпанную, но родную, как кусок дома. Лазал в ней как в старом рюкзаке — на ощупь, на автомате. И вдруг пальцы наткнулись на маленький флакончик.
Трамадол.
Я даже замер на секунду.
Потом выдохнул и чуть не рассмеялся от облегчения.
— Живём.
Я не знал, как он выжил в этой сумке — с её кочками, дождями, жарой у печки. Но он был. Плотно закрыт. Не истёк срок. Половина дозы — и Марфа хотя бы не будет выть от боли. Это не полный наркоз, конечно. Но в этом мире — почти чудо.
— У меня есть трамадол, — сказал я ей.
Она лежала, прикрыв глаза. Веки дрогнули.
— Колешь — режешь?
— Примерно так. Только потерпи.