Я вскипятил воду, облил все тряпки, нож, иглы. Положил рядом спиртовой раствор. Начал готовить всё: бинты, самодельную простынь, верёвки — чтобы зафиксировать руки и ноги, если начнётся непроизвольная реакция. Это не фантастика, это 1447 год. Тут боль — настоящая, как смерть.
Подошёл с шприцем. Она даже не дёрнулась. Улыбнулась криво:
— Только не оставляй меня тут. В одиночестве.
Я уколол.
— Не собираюсь.
Марфа медленно погрузилась в туман. Трамадол начал действовать быстро, слава фармацевтам XXI века. Дыхание стало ровнее, лоб — чуть влажный, но без гримасы боли. Глаза закрыты. Она ещё в сознании, но почти не реагирует.
Я наложил повязку на лоб, убрал волосы, обернулся — Ваня стоял в дверях.
— Уходи.
— Я… я могу помочь…
— Уходи, Ваня. Это — не учёба.
Он кивнул и молча вышел, прижав дощечку к груди.
Я вымыл руки, как мог, мылом и спиртом. Ладони дрожали, но не из-за страха — из-за избытка адреналина. Сердце стучало в ушах, словно подгоняло: быстрее.
Острым ножом наметил линию разреза в правой подвздошной области. Помнил наизусть: кожа, подкожка, фасция. Дальше — аккуратно, по миллиметру.
Я резал. Медленно. Плавно. Пальцы знали, куда идти, даже если разум подвывал внутри: ты в глиняной избе режешь женщину без наркоза в XV веке. Ты с ума сошёл.
Кровь пошла — немного. Промокнул. Обработал спиртом. Дальше — слой за слоем. Обнаружил воспалённый аппендикс — покрасневший, набухший. Рядом — гной. Небольшой, но уже опасный.
— Прости, — прошептал я.
Перевязал основание, отсёк. Весь процесс — не дольше пятнадцати минут. Но по ощущениям — вечность.
Осторожно наложил внутренние швы кетгутом, благо пару ниток нашёл в дальнем кармане сумки. Снаружи — только плотные перевязки и молитва, чтобы всё срослось.
Когда закончил, откинулся на пол и понял — всё. Дальше она сама. Или нет.
Я сидел рядом, пока её дыхание было ровным. Пока сердце билось. Пока в голове не зазвучала одна простая мысль:
Я смог. Здесь. Сейчас. Без света. Без приборов. Только с ножом, руками и верой.
Я сидел у стены, спиной к холодному бревну, и смотрел, как ровно поднимается и опускается её грудь под одеялом. Марфа спала. Жива. Пока — жива. Я сделал всё, что мог. Остальное — не во власти медицины, ни древней, ни современной. Только время и организм.
В голове шумело. Словно что-то отвалилось внутри и с облегчением упало на пол. Я не замечал, как дрожали руки, как по лицу стекал пот. Не от жара, а от усталости. От тишины после бури.
Я провёл экстренную операцию на кухонном столе. Без ассистента. Без электрокоагуляции. Без света, кроме фитиля. В 1447 году. В глиняной избе. На женщине, которую… я уважаю. А может, и больше.
Когда-то на Севере я вправлял вывихи, зашивал рваные раны после драки, даже один раз — удалял осколок стекла из живота под фонариком. Но тогда рядом были фельдшеры, скорая, больница — хоть что-то. А здесь — я один. Один против всего.
И я справился.
Никто не умер. Пока.
Я посмотрел на свои руки — в пятнах крови, с обломком ногтя на мизинце, мелкие ссадины от грубой верёвки. И почувствовал, как где-то глубоко внутри поднимается странное, глухое чувство. Не гордость. Не облегчение. А что-то похожее на… ответственность. За эту женщину. За деревню. За тех, кто теперь идёт ко мне, как в последнюю аптеку на краю света.
Я встал. Проверил пульс. Тихий, ровный. Щёки чуть тёплые. Я сжал её ладонь.
— Держись. Ты сильная. Ты сильнее меня. Просто потерпи.
Прошёл час.
Она пошевелилась.
— Дмитрий?.. — голос слабый, чуть слышный.
Я сразу оказался рядом, подложил под голову свёрнутое полотенце.
— Здесь. Всё хорошо. Уже всё позади.
Она попыталась повернуть голову, поморщилась.
— Ты… вырезал?
— Да. Аппендицит. Почти прорвался. Ты бы не дожила до утра.
Она прикрыла глаза, губы дёрнулись в улыбке.
— А я думала… ты шутник, а ты — мясник.
— Я и то, и другое. Главное — всё получилось.
Она долго молчала, потом прошептала:
— Не оставляй меня. Пока не встану.
— Даже не думал уходить.
Я взял её за руку. Сжал чуть крепче. Она не отдёрнула.
В эту ночь я не сомкнул глаз. Но впервые за всё время здесь мне не было страшно. Только спокойно.
Утро выдалось прохладным. Очень тихим, с той сыростью, что ползёт из-под земли, как напоминание: осень близко. Я вышел на крыльцо, потянулся и вдохнул. Воздух пах дымом, навозом и… жизнью.
Во дворе уже суетились куры, где-то стучал топор. Из соседнего двора вышел мужик с вёдрами, кивнул мне — и тут же остановился.
— Ты чего… бледный как полотно. Ночью не спал?