Дорога вилась через холмы, перелески, просеки и деревни, которые больше напоминали пятна бедности на лице земли. Где-то махали нам, где-то прятались, где-то крестились.
Они не знали, кто я. Но видели всадников — и уже хватало.
Холодный ветер хлестал в лицо, и я натягивал воротник повыше.
Сумка билась о бедро, каждая фляга в ней — как напоминание: я не политик. Я лечу. И, если понадобится — буду лечить даже тех, кто меня туда везёт.
— Далеко ещё? — спросил я у ближайшего коника, худого, но крепкого, как корень берёзы.
— Завтра к полудню будем в городе, — ответил он без оборачивания. — Если лёд не прихлопнет переправу.
Я кивнул. Знал — останавливать разговор смысла нет. Они люди приказа. Не мои.
Вечером остановились у сруба, где раньше, судя по остаткам забора, держали путевой пост. Сейчас — только угли в очаге и сухие стены.
Я разложил постель из сена, проверил содержимое сумки, развёл слабый настой липы — как по привычке.
Никто не пытался меня сторожить. Но и оставлять одного не спешили.
Ночью, лёжа в темноте, я пытался представить Новгород. Не современный, не с асфальтом, а тот — деревянный, кипящий речным торгом, толпами, суетой и… интригами.
Я вспомнил: в этом году Новгород уже присягнул Ивану III. Власть ещё новгородская, но смотрят уже на Москву.
И я иду прямо туда. В сердце. В перекрёсток миров.
Утром седла скрипели на морозе, лошади фыркали в пар. Мы выехали рано, не позавтракав толком — один сухарь и глоток настоя. Остальное — в пути.
Солнце шло низко, прячась за серыми облаками. Лес то сгущался, то отступал. Птицы почти не пели — холода подступали.
Я ехал, молчал. Но внутри варилось.
Справа от меня ехал тот же худой всадник. На нём был старый, но добротный кафтан, плащ с мехом, и на поясе нож, явно боевой. У него был острый нос, чуть сутулая спина и глаза — внимательные, умные, хотя он старательно прятал это под равнодушием.
Я всё-таки заговорил:
— Давно служишь у князя?
Он бросил короткий взгляд:
— Служу не князю. Служу боярину Матвею, а тот — уже князю. Так устроено.
— А Матвей… зачем я ему?
— Сам не знаешь?
— Многое могу предполагать. Но хочу услышать не в свитке, а от живого человека.
Он пожал плечами:
— Слухи пошли далеко. Говорят — людей вытаскиваешь с того света, травами лечишь, раны штопаешь, как портной. Кто видел — рассказывает. Кто не видел — приукрашивает. А кто умеет думать — понимает: не прост ты. И не местный.
Я хмыкнул.
— Так что, меня — лечить послали? Или на дыбу?
Он чуть усмехнулся уголком губ.
— Пока — смотреть. Князь людей не губит зря. Но и чужаков не жалует. Если ты целитель — будешь целить. Если обманщик — долго не проживёшь.
Всё просто.
— А Матвей?
— Матвей хочет понять, стоит ли звать тебя к делу. Или проще сплавить обратно в землю, откуда вылез.
Мы замолчали. Слова прозвучали не как угроза, а как констатация. Без злобы. Без нажима.
— Ты кто по имени? — спросил я.
— Антип. Сын Григория. Когда-то плотничал, потом пошёл в люди к Матвею.
А ты?
— Дмитрий. Просто Дмитрий.
Он кивнул, будто услышал то, что хотел.
— Ну, Дмитрий… Завтра к вечеру встанем под стенами Новгорода.
Совет: говори, когда спрашивают. Делай, что умеешь. И не забудь, что ты в чужом доме.
Я кивнул. Внутри всё дрожало — не от страха. От ясности.
Игры начались.
К вечеру следующего дня дорога вышла на пригорок, и я увидел его.
Новгород.
Он не был похож на тот, что я видел в книжках, на гравюрах или в реконструкциях историков. Не был похож и на выдуманный мной, пока мы ехали. Он был живым.
Деревянные стены тянулись по холмам, венчаясь башнями, у которых стрелы — не украшение, а ежедневная необходимость. За крепостными стенами — крыши домов, купола, белые стены церквей. И всё это — под тяжелым небом, серым, как свинец. Река течёт сбоку, и на ней — лодки, торговые суда, словно город сам дышит через воду.
Запахи ударили сразу: дым, пряности, моченая кожа, рыба, перегар, хлеб, сырость.
Город живых. Город шума. Город торговли и власти.
Мы спустились к переправе. У моста стояли дозорные — в кольчугах, с копьями. Один из них, с густой бородой и тяжёлым голосом, махнул нам рукой:
— Люди боярина Матвея?
Антип показал знак — деревянную дощечку с выжженной меткой.
Нас пропустили сразу.
Я заметил, как на меня смотрят. Не как на пленника, но и не как на равного. Скорее — как на зверя редкого: вроде и не страшный, но лучше не выпускать без поводка.