Он некоторое время молчал, переваривая.
— Кто ты, Дмитрий?
Я подумал. Долго.
Сказать правду — нельзя. Соврать — опаснее.
— Я — лекарь. Не местный. Я много видел. Я учился не у травниц, а у людей, что режут и сшивают тела, чтобы спасти.
Я не святой. Но я умею лечить.
Я не ищу власти. Я хочу работать. И не бояться за жизнь.
Князь встал. Прошёлся вдоль зала, разглядывая свитки на полке. Потом вернулся ко мне.
— Ты редкий человек, Дмитрий.
Такие, как ты, меняют судьбы. И потому — опасны.
Но я не дурак, чтобы терять полезных людей.
Он сделал шаг ближе:
— Ты останешься здесь. Я хочу, чтобы ты лечил моих людей.
Но будешь под наблюдением.
Ты не в тюрьме — но и не вольный ветер.
Он протянул руку — одну руку. Не для пожатия. Для решения.
— Согласен?
Я смотрел на протянутую руку. Ни капли торга, ни угрозы. Просто — предложение судьбы.
Я кивнул.
— Согласен. Но…
Князь слегка приподнял бровь.
— Мне нужно продолжать работать в деревнях. Я нужен там, где умирают не от политики, а от занозы, гниющей неделями.
Мне важна свобода перемещений. Я не беглый, не шпион. Я врач.
Я не прошу вольную — прошу понимание.
Повисла пауза. Тяжёлая, как нож перед рассечением ткани.
Князь прищурился.
— Ты не просишь золота. Не звания.
Просишь… лечить. И идти, куда зовут.
Значит — правду говоришь.
Он подошёл к столу, налил из кувшина тёплый настой, подал мне чашу, сам сел напротив.
— Послушай. Сейчас время шаткое. Москвичи подбирают земли. Новгород — не тот, что был. Крестьяне бегут, купцы боятся перемен.
И пока бояре перетягивают канаты, умирают простые.
От лихорадки, от крови, от глупости.
Если ты действительно умеешь лечить — ты нужен. Даже если чужак.
Он сделал глоток и задумчиво покачал чашу.
— Мне нужны люди, которые понимают, что такое порядок в теле, не хуже, чем в дружине или в казне.
Если ты можешь научить других — делай это.
Если можешь лечить тех, кого уже списали, — лечи.
Но если обманешь — сам знаешь, какова будет цена.
Я молча кивнул. Это был не страх, а понимание. Тут всё честно.
— Тогда вот моё слово, — сказал князь. — Пока ты не предаёшь — ты под моей защитой. Хочешь ехать — поедешь. Хочешь остаться — останешься.
Но если скажу: нужен — ты придёшь.
Я поднялся.
Мы молча посмотрели друг на друга. Он чуть наклонил голову.
Я — в ответ. По-мужски. Без низости. Без вызова.
С этим разговором я вышел другим. Теперь я — не просто врач в лесу. Я — часть чего-то большего.
Я вышел из зала князя не торжествующим, не победителем. Я вышел — как хирург после операции, где всё удалось… но рука всё ещё дрожит.
Коридоры уже не казались холодными. Наоборот — тихими. Уважительно-тихими.
Слуга провёл меня обратно. Никто больше не говорил ни слова. Открытые взгляды сменились сдержанными. Люди уже знали — я говорил с князем. И остался цел.
В своей комнате я сел на край лавки.
Руки на коленях. Спина прямая. Сердце билось чаще, чем нужно.
"Под его защитой."
Слова весомые. Но и кандалы бывают бархатными.
В тишине я достал тетрадь. Открыл чистый лист. Записал:
«День 48. Новгород.
Князь знает.
Разговор состоялся.
Согласие получено.
Свобода условна.
Но жив.
И пусть будет так.»
Я отложил перо.
Закрыл тетрадь.
Прислушался к себе.
Я всё ещё был собой.
Но теперь — уже не просто Дмитрий с сумкой через плечо.
Теперь — человек, за которым следят.
Человек, на которого рассчитывают.
И человек, которого впервые за долгое время действительно слушают.
Работа только началась.
Глава 18
Новгород принял меня не сразу. Но работа — лучший паспорт.
Я не стал читать проповеди, не пытался всех удивить. Просто лечил.
Кто-то приходил с гноящимся пальцем — я вскрывал, промывал, перевязывал.
Кому-то резал нарыв. Кого-то учил мыть руки — не крестом, а водой с золой.
И самое странное: люди слушали.
Меня приставили к одной из домовых лазаретных палат, принадлежавшей боярскому дому. Слуга, раньше подававший воду, теперь помогал держать больного за плечи. Дочка хлеботорговца, которую замучила оспа, теперь благодарила за простую повязку на глазу.
Я писал. Каждую ночь — тетрадь, записи, схемы, заметки. Появилось двое подростков — из семьи ремесленников. Сами вызвались учиться. Я дал им ножи, тряпки, перо. Пусть набивают руку.
Они будут первыми учениками здесь. Хоть кто-то…