— Оступился, — сказал один из спутников. — Конь шарахнулся, он на землю, а другой копытом — прямо по ноге.
Я уже был рядом.
— Раступитесь!
Достал жгут, перетянул выше бедра. Он заорал. Значит, жив. Хорошо.
Быстро достал нож — разрезал штаны. Кровь пульсировала. Глубокий разрыв бедренной мышцы.
Возможно, и сосуд. Плохо.
— Гриша! — крикнул я. — Шины. Воду. Спирт!
Немой не заставил себя ждать. Через полминуты уже стоял с котомкой, тряс пузырьком.
Я промыл рану, обработал остатками спирта, обжёг края. Мужик кричал, хрипел, бился.
— Держи! — шепнул я одному из солдат. — За плечи.
Ножом вычистил осколки ткани.
Пульс — слабеет. Лицо — белеет.
Бинт. Давящая повязка. Жгут ослабил — кровь не хлестает. Пока держим.
— Кто ты?.. — прохрипел воин. — Кто…
— Спи, — сказал я. — Лекарь.
Он закрыл глаза.
Всё заняло минут пять.
Но пять минут — это целая жизнь, когда кровь хлещет из артерии.
Я встал, вытер руки. Глянул на окружающих.
Теперь они смотрели иначе.
Уже не как на чужого. А как на того, кто может спасти, когда все остальные просто стоят.
Андрей подошёл, молча глянул на лежащего.
— Выживет?
— Если не заражение — выживет.
Он кивнул.
— Поехали дальше. А его — в телегу, к тебе. Твоя ответственность.
Так я получил первого раненого. И свою походную лазаретку.
Мы остановились ближе к ночи — у лесной опушки, где можно было поставить телеги кругом, как щит. Загнали лошадей, разожгли костры. Я выбрался из повозки весь в сукровице и пыли.
Раненого звали Олекса. Лежал он бледный, потел и бредил. Лоб обложил мокрыми тряпками, под голову — свернул плащ.
Пульс слабый, но ровный. Кровотечение остановлено. Значит, теперь — главное: время и чистота.
Гриша помогал. Менял тряпки, кипятил воду. Он действовал без слов, по взгляду, по жесту. И с каждым шагом я всё больше понимал: с ним можно в пекло.
Ночью я не спал. То проверял повязку, то щупал лоб. Температура поднималась. Уже не шок, а реакция организма. Нужен был антибиотик — но его не было. Зато был — спирт и серебро. Я обжёг иглу и ввёл настойку коры и водки рядом с очагом.
Ближе к рассвету стало легче.
Олекса перестал стонать. Заснул по-настоящему.
Я сел у костра, достал тетрадь. Записал:
День 64.
Первая кровь.
Ранение бедра, сильное кровотечение.
Жгут, промывка, настойка.
Пока жив.
Гриша — молодец.
Полевые условия — жестоки.
Главное — не паниковать. И не дать другим это сделать.
Пламя костра плясало, отражаясь в металле ножа и каплях на рукаве.
Я понял, что теперь началось настоящее испытание.
Без аптек, без палат, без электричества.
Только руки, разум — и всё, что успел унести из XXI века.
Утро встретило нас дымкой и хрустом под ногами. Я встал раньше остальных. Проверил Олексу — дышит спокойно, глаза осмысленные. Даже хрипло поблагодарил, когда я поменял повязку.
— Ещё держимся, — сказал я ему.
Он слабо кивнул, но в глазах было то самое: жить хочу.
Колонна снова тронулась. Мы двигались медленно — дорога размокла, телеги вязли. Кони фыркали, воины злились, обозный ворчал, что хлеб намокнет, а мясо скиснет.
К полудню случился второй случай.
Молодой парень, видно, ещё не нюхал крови, упал с лошади прямо на острый пенёк у обочины. Проткнул бок — неглубоко, но рвано. Кровь пошла прилично.
Я оказался рядом.
— Уложить! — скомандовал.
Снял рубаху, оголил рану. Грязь, листва, кусок ткани из-под кольчуги. Всё вычистил.
— Потерпи, брат, сейчас будет больно.
Обработал водкой, зашил суровой ниткой. Прямо в поле. Даже руки не дрожали. Удивительно. Или уже привык. Или просто некогда бояться.
На третий случай — растяжение плеча от падения — я уже отреагировал молча, даже не матерясь. Шина, бинт, покой. Сразу сказал:
— Лечь в повозку. Не геройствуй, до свадьбы заживёт.
Гриша уже действовал, как настоящий фельдшер. Без слов — подносил, кипятил, ждал команды.
К вечеру у меня было трое в повозке. Один с рассечением, второй с простуженным горлом и температурами, третий — с рвотой, то ли от воды, то ли от нервов.
Я осматривал их по очереди, промывал, следил, чтобы не лезли в общие котлы. Пытался ввести гигиену на колесах. Даже уговорил Андрея выделить мне отдельное ведро и запас мыла.
— Если сдохнут — боевые потери. А если заразят десяток других — ты кого хоронить будешь? — сказал я ему.
Он только кивнул. Понял.