Я выдержал паузу.
— Я не чудеса творю. Я просто знаю, что делать. Учился. Работал. Видел смерть — и жизни, которых спасали простые действия. Тут нет колдовства. Только опыт.
Он молчал. Потом сказал:
— Пойдём. Проверю тебя. Отче наш знаешь?
— Могу попытаться вспомнить.
Церковь внутри была такой, как и ожидал: тёмная, с резным иконостасом, запах воска и дыма. Он дал мне святую воду. Я не зашипел. Прочитал молитву — как мог. Приложился к иконе.
Он кивнул:
— Видимо, не ведьмак. Но глаз с тебя не спущу. Ступай домой.
Вернувшись к Марфе, я спустя час услышал с улицы крик:
— Батюшка! Батюшка захлёбывается!
Выбежал. Толпа возле дома священника. Женщина плачет, кто-то суетится. Батюшка сидел на крыльце, лицо красное, глаза на лоб — захлёбывался. Во рту — пена, хрип.
Поперхнулся. Еда? Кость? Инородное тело? Приём Хеймлиха — техника старая, но рабочая. Подбежал, встал сзади, сцепил руки под рёбрами, толкнул.
Раз.
Два.
Три.
Изо рта батюшки вылетел кусок варёного куриного мяса. Он закашлялся, схватился за грудь, вдохнул.
Толпа ахнула.
Он повернул ко мне лицо. Красное, мокрое, но с проблеском жизни.
— Ты… снова ты.
— Я просто не люблю, когда умирают.
Он сплюнул, крякнул, опёрся на стену.
— Допустим, ты не колдун. А просто… чудак с мозгами.
— Я предпочитаю "лекарь".
— Что ж. Пусть будет так.
Вечером сидел у печки. Печь трещала, как старая лошадь, бросая в лицо тепло. Марфа поставила мне миску с похлёбкой — капуста, крупа, кусочек сала.
— Спасибо, — сказал я.
— За что?
— За еду. За печь. За то, что не выгнала.
Она пожала плечами.
— Люди боятся чужаков. Но если ты не вредишь — то польза с тебя может выйти. Посмотрим.
Я кивнул. Вечер затихал. За окнами стонал ветер. Где-то далеко — лай собак. Здесь был свой мир, со своими законами. И мне придётся в нём жить.
Я потянулся, устроился на лавке. Глаза закрывались. Но сон не шёл.
Как же я сюда попал?
Перед глазами — снова дорога, УАЗик-буханка, вызов. Женщина без сознания. Капельница. Миг — и тишина. Вспышка. Ничего больше.
Я просто исчез. И появился здесь.
Это… необъяснимо. Никаких улик, логики. Ни сна, ни фантазии. Просто факт.
Я здесь. В прошлом. Видимо, на Руси. В 1471 году (узнал у батюшки).
Нет выхода. Нет понимания. Только я, моя сумка и мои знания.
Значит, буду лечить. Жить. И, может быть… выживать.
Глава 3
Проснулся от характерного треска поленьев в печи и запаха варёной репы с чесноком. В избе было уже тепло, а сквозь щель в ставне тянуло светом. Похоже, Марфа уже поднялась.
Я потянулся, садясь на лавке. Одеяло сползло, и сразу стало зябко. Сел, натягивая куртку, под которой спал. Всё ещё не привык — без отопления, без электричества, без окон со стеклом… Только я, мир пятнадцатого века, и глиняный пол.
— Очнулся, лекарь? Возьми одёжку, батюшка помог. Твоя совсем плоха — раздался голос от печи.
Марфа стояла у очага, повязанная полотенцем, в тёмной длинной рубахе, с приподнятыми рукавами. На лице — ни тени усталости, хотя, судя по углям, встала она давно.
— Очнулся, — ответил я. — И уже чую, как пахнет репой. Не поверишь, в моём краю я её не ел лет десять.
— А тут придётся, — усмехнулась она. — Сегодня с утра к тебе заглядывал Григорий. Звал помочь в кузнице. Говорит, коль ты чужой — пусть руками поработаешь, глядишь, зауважают.
— Григорий — кузнец?
— Ага. Отец того самого мальца, что ты спас.
— Хорошо. Делать-то мне особо нечего. Заодно посмотрю, как тут устроено.
Я оделся в «новьё», покрутился, вроде не плохо сидит одежда на мне. Позавтракали в тишине. Репа с кусочком солонины, квас — кислый, резкий, но после пары глотков пошёл отлично. От еды веяло простотой, как и от всего здесь. Но я ел с благодарностью — всё-таки не каждый день тебя принимают без лишних вопросов.
Кузница стояла чуть на отшибе, за изгородью. Когда я подошёл, дверь была открыта. Изнутри валил чёрный дым, слышался глухой гул, звон металла и шипение — раскалённое железо погружали в воду.
Григорий стоял у наковальни, размахивая молотом. Его лицо блестело от пота, рубаха была расстёгнута, грудь подрагивала в такт каждому удару. Он был в своей стихии — весь в чёрном нагаре, с закатанными рукавами и мощными руками.
— Здорово, лекарь, — не поворачиваясь, буркнул он. — Заходи, не стесняйся.
Я прошёл внутрь. Жара ударила по лицу, глаза заслезились. Воздух был густой от угара и пепла. Где-то в углу пыхтели меха, из очага вырывался огонь.