— Если хрипит, как кузнец после медовухи — лёгкие. Если бледен, как мел — кровь. Если ругается и идёт сам — пусть ругается.
Некоторые запоминали, другие спрашивали, третьи — просто молчали и впитывали.
Проблем хватало.
Из снаряжения — ничего.
Ножи — мои. Бинты — сшиты вручную. Настойки — те, что успел нагнать до похода.
Спирта — ноль. Даже самогон пока негде варить.
Но было одно главное — вера, что теперь мы не временные.
Что теперь у нас — стены.
Проснулся до рассвета. В голове щёлкнуло — сегодня мой день рождения.
Потянулся, сел на бревно у стены, глядя на очертания строящейся лечебницы. И впервые за долгое время не знал, сколько мне лет.
Потом вспомнил.
Исполнилось сорок два.
Сорок два года. Из них последние месяцы — как из другой жизни.
Сколько мне «по паспорту» — уже неважно. Ни паспорта, ни той страны, ни даже тех, кто бы мог вспомнить, поздравить… Нет.
Да и не до торта со свечками, если честно.
Не тот случай. Не то время. Не то место.
Почти к обеду у ворот послышался топот.
Двое на коне, третий между ними, навалился на седло, держась за бок.
— Где лекарь?! Быстро!
Выскочил. Один из стражников кричит:
— Порез в живот! С правой стороны! Кишки вроде не вышли, но течёт!
Я уже мчался к нему.
— Кладите на плащ! Выносим в тень! Кто из учеников дежурный?
— Я! — отозвалась девица, та самая, «помощница». Звали её Катерина.
За ней уже бежали двое парней с котелком и тряпками.
Раненый хрипел. Стражник молодой, лицо белее глины.
Порез неглубокий, но длинный, косой. Кровь шла не фонтаном — уже хорошо.
— Катя, прижми выше! — крикнул я.
— Да, вот так. Локтем, не пальцами! Сильнее, не бойся!
— А ты, — указал одному из парней, — поливай рану кипячёной водой. Осторожно. Не лей в саму рану, обмывай края.
— А мне что делать? — спросил третий.
— Держи его руку, чтобы не выдёргивался. И — молчи. Только держи.
Мы промыли. Потом наложили повязку. Швы я сделал сам — нитка с иглой, прокалённая, руки вытерты золой и спиртовой настойкой.
Он взвыл, но не дёрнулся. Молодец.
Через двадцать минут он дышал спокойно. Цвет лица вернулся.
Я дал ему отвар из зверобоя и немного макового отвара — чтобы уснул.
Сел на корточки и выдохнул.
— Хорошо сработали, — сказал я ученикам. — Особенно ты, Катя.
Она покраснела, но не отступила:
— Спасибо. Я… Я просто делала, как вы учили.
— Вот и делай дальше.
Это была первая настоящая проверка. Не тренировочная повязка, не рассказ на пальцах.
Человека спасли. На скамейке. С тряпкой и миской кипятка.
Я не почувствовал радости.
Я почувствовал… усталость. И гордость.
На следующий день пациентов стало двое.
Первым привели старика — глухой, кашляет, хрипит, но с температурой. Сын держал его за плечо, а сам тёрся глазами, будто плакал до этого.
— Батька не дышит, как прежде… — промямлил.
Осмотр показал: лёгкие «булькают». Скорее всего — воспаление.
Я дал команду:
— Варите настой с мать-и-мачехой, душицей и корнем алтея.
— Тёплый пить. Каждый час по глотку.
— Лежит на боку. Если закашляется — на живот. Буржуйки у нас нет, так что грелку сделайте из горячего камня в тряпке.
Старик мотал головой, но мы не спрашивали. Надо — значит, надо.
Второй — девочка лет шести.
Мать притащила на руках. На лбу — волдыри. На руке — язвочки.
— Говорят, зараза какая… не знаю… Может, сглазили. Ты ж у нас от всякого.
Я молча осмотрел. Волдыри — как при ветрянке. Лёгкая форма. Температуры почти нет.
Сделал антисептик — настой ромашки, дал жаропонижающее. Катя принесла мягкую тряпку, смочила, обтерла.
Мать смотрела, как на колдовство.
— Жива будет, — сказал я. — Только не чешите. Всё, домой.
Она чуть не расплакалась.
— А ты… ты чего берёшь-то?
Я пожал плечами.
— Ничего. Но если принесёшь завтра сушёных яблок — не откажусь.
Вечером мы с учениками сидели в кругу. Я рисовал на угольной дощечке лёгкое и пытался объяснить, как понимать кашель.
— Если отрывистый — трахея.
— Если хриплый и с мокротой — лёгкие.
— Если сухой, но мучительный — бронхи.
Они смотрели, записывали, запоминали. Они учились.
С каждым днём я чувствовал:
Это уже не просто палатка и бинт. Это — система. Зародыш. Начало.
Пока ещё на костылях. Но оно движется.
И я двигаюсь вместе с ним.
На третий день после прибытия стражника и девочки, в лечебницу заявился купец. Щёки полные, кафтан дорогой, лошадь в стороне, а рядом с ним — его слуга, согнувшийся пополам.