— Лекарь! — крикнул купец с порога, — Помоги! Слугу моего корчило ночью, потом стошнило, теперь — лежит, как мокрая тряпка. Говорит — «жжёт в груди, дает в руку». Может, съел что не то. Или… сглазил кто.
Я посмотрел на слугу. Мужчине лет пятьдесят. Лицо серое, лоб в испарине, пальцы дрожат, губы синие.
— Когда началось? — спросил я.
— Часов шесть назад, — сказал сам больной сквозь зубы. — Сначала жгло, потом… как тисками. А теперь — слабость.
Я не стал ничего говорить сразу.
Инфаркт.
Он. Самый.
Я видел его. Я знал его. Я узнавал его по глазам, по поту, по тени в уголках рта.
В наше время я бы вызвал скорую, дал нитроглицерин, снял ЭКГ, положил в кардиологию.
А сейчас — у меня есть только мои руки, знания… и самогон.
— Срочно уложить. Под голову — валик. Раздеть. Катя, спиртовая тряпка — обтереть грудь и руки.
— Горькую настойку — в рот. Маленькими глотками.
Купец шумел:
— Ты уж смотри, лекарь! Он мне нужен! С ним я езжу на торг!
Я повернулся, как медведь зимой:
— Ты заткнись. Он человек, а не воз. И если не хочешь тащить его на телеге в могилу — отойди!
Купец замер.
Мы дали больному тёплое питьё. Сделал компресс с горчицей и спиртом — замену грелке. Слуга задыхался, но постепенно лицо наливалось цветом. Он вытер лоб и пробормотал:
— Уже… не так жжёт.
Я сел рядом.
— Послушай. Сейчас ты жив. Но если встанешь — можешь умереть. Сердце твоё — как потрескавшийся бочонок. Шевельнёшься — треснет. Понял?
Он кивнул. Купец — тоже.
— Неделю — лежать. Ни дел, ни телег, ни сумок.
Купец выдохнул:
— Ну… спас ты его, значит?
— Пока да. А дальше — как сам поймёт. И ты.
Я вытер лоб. Катя подала кружку.
Я сделал глоток и впервые за день почувствовал себя живым.
Вечером мы снова собрались у стены будущей лечебницы.
Пока костёр трещал и гонял искры в сумерках, я смотрел на учеников — усталых, замотанных, но внимательных. Катя сидела с блокнотом, уже почти не краснела от команд. Парень, которого я называл просто Пашкой, точил нож. Остальные — ели, прислушиваясь, не нарушая тишину.
— Сегодня, — начал я, — вы не просто помогли. Вы спасли. И не по учебнику, а по-настоящему. В грязи, в жаре, без удобств.
— Мы ведь не врачи… — пробормотал кто-то.
— А кто такие врачи? Те, кто диплом имеет? Или те, кто держит руку на ране, когда все бегут?
— Сегодня вы ими были. Каждый из вас.
Я взглянул на свой старый блокнот. В голове мелькнули: тёплый компресс, старая настойка, ручной массаж сердца, сыпь у девочки, вонючие ботинки стражника…
Какая же это к чертям эпоха.
Но именно в ней — я, мои ученики и… надежда.
Я записал:
День 83. Вечер.
Три пациента — трое живы.
Ученики — растут. Не по годам, а по часам.
Материалы — почти ноль.
Но руки и голова — пока есть.
Начинает рождаться система.
Если ещё неделя пройдёт без потерь — поднимем первые стены.
А если нет — всё равно поднимем. Потому что нам деваться некуда.
Здесь — теперь мой мир.
Глава 24
Бревна легли ровно.
Плотники, ворча и плюясь в сторону дождевых туч, выстраивали стены будущей лечебницы. Первый сруб уже стоял — пока без крыши, но с будущим.
Я с учениками таскал доски, мешал глину, объяснял устройство печки.
Никто не жаловался.
Каждый знал: строим не дом — строим спасение.
Учеба шла, как могла.
Я вел занятия в тени ближайшего дерева.
Рисовал на дощечке органы. Показывал на себе, как найти пульс, как оценить дыхание.
Ученики уже различали жар, ломоту, судороги, отравление, даже пару раз «нащупали» аппендицит.
Я начал составлять первую таблицу симптомов и решений — не академично, но понятно:
«Горит лоб — остуди»,
«Дрожит — согрей»,
«Не дышит — бей в грудь, кричи в ухо и молись».
Пациентов стало больше.
Вести пошли по городу:
«Тот самый лекарь, что с войны вернулся — и лечит. Почти даром. Не травит. Даже душу не требует».
Каждый день приводили:
— молодого плотника с вывихнутым плечом;
— беременную с отёками и страхом;
— мальчика с нагноением от старой занозы.
Работали по очереди. Ученики менялись. Катя уже накладывала повязки лучше половины сельских бабок. Пашка — сам вываривал бинты.
А потом случилось то, что я ждал.
На третий день к забору подъехал мужчина в тёмной рясе.
С ним — двое. Один с книгой, другой с недобрым взглядом.