В следующие пять лет Абрам выучил иврит, Тору знал наизусть, каждый год проходил ее круги, пробовал даже комментировать слово Всевышнего, но кшиштофский раввин Злотцкий, который его обрезал, а потом учил, запретил даже думать пробовать толковать что-либо религиозно-каноническое. Раввин наущал только учиться и повторять! Учение и повторение!
Пан Злотцкий написал ему рекомендательное письмо в Иерусалимский теологический университет, который Фельдман окончил с отличием и тотчас, после получения диплома, вернулся В Михайловскую область, так как чувствовал потребность укоренить среди местных евреев по крови слово Всевышнего. Но за десять лет ему так и не удалось кого-либо вернуть из светскости к Его Книге, а оттого в Михайловской области не было ни одной синагоги. Он был единственным соблюдающим евреем, и за это его берегли на государственном уровне. Выдавали продуктовые наборы и вызывали на всякие собрания в качестве представителя малого народа, где тоже подкидывали на халяву настоящую водочку и некошерные продукты, которые он скармливал соседям. Сам же Фельдман был подавлен своей неспособностью к организаторским делам, миссионерству, так сказать, тем, что не создал он в этом деле ни одной мицвы, хорошего дела, а оттого и оставался жить с чужаками по вере, принимая от них на себя все беды России с ее народом. Так он наказывал себя.
Моисеич часто отлучался в соседние районы, чтобы помолиться среди своих, послушать умные слова и немного расслабить нервную систему. Ему предлагали много местечек, где бы он мог принять обязанности раввина, но он продолжал оставаться себе в наказание в поселке Изи гоу, живя затравленным евреем среди православных алкоголиков.
Единственное, что удалось сделать Фельдману, это пробить разрешение в местной администрации на кусочек земли для еврейского кладбища, в котором он обустроил по всем законам и правилам всего две могилы, отца и матери. Он навещал их почти каждый день, принося по плоскому камню к обелискам, и молился, чтобы Всевышний упокоил их души у себя в хорошей квартирке со всеми удобствами.
А потом Ванька Иванов с женой Нюркой обнесли кладбище, утащив все камни и выложив ими место перед крыльцом своего дома.
Моисеич пожаловался в администрацию, и супругов Ивановых показательно закрыли на пятнадцать суток. Ванька тогда чуть не сдох в камере от алкогольной ломки и, вернувшись домой, собрал шоблу сотоварищей по единомыслию, и его отряд бил Моисеича долго и со вкусом, пока еврей окровавленными губами не пригрозил разбить свой телевизор «Рубин 205» самостоятельно, а чемпионат мира по футболу предложил смотреть по армянскому радио.
Это был очень сильный ответный ход. Бить перестали, но души соседей продолжались трястись от незаконченного дела, и чтобы снять с них напряжение во спасение собственной жизни, Моисеичу пришлось подогнать крепкую валюту – две бутылки беленькой, выставить балтийскую селедочку, тем самым успокоив коренное население. Потом пили на опушке «Горыныча», самогон старухи Нелюдимовой за дружбу и пьяно радовались, что америкосов расхерачила «мертвая российская рука». Что-то взлетело, что-то не взлетело. Но кое-что долетело. Во всяком случае, так говорили с экранов российского телевидения. А телевизор никогда не врет! Ну и про Москву с Питером знали. Но где они, Москва и Питер, раньше были?.. На столицы в удаленной губернии было положен большой с винтом, так как в столичных городах исторически видели проклятие Руси: мздоимство, казнокрадство, свальный грех и новогодние программы с Аллой и Бари… На х…
Абрам Моисеевич Фельдман удалялся от Кшиштофа, перескакивая с одной мысли на другую, пока навстречу мимо него не пронесся внедорожник, оставив после себя пыльную завесу. Машина неожиданно затормозила и задним ходом нагнала Фельдмана. Кто-то вышел из нее, громко хлопнув дверью. Сквозь оседающую пыль он разглядел лицо Янчика, и когда оно приблизилось, не раздумывая ударил в него кулаком. Янчик, потеряв сознание, упал здесь же, в теплую пыль. С десяток секунд он лежал недвижим, потом, застонав, схватился за пузырящийся кровью сломанный нос, открыл глаза, похлопал ими, пошевелился, разглядел человека – сначала узнал бейсболку, а потом и лицо под козырьком.
– Фельдман, ты что, реальность потерял? – с трудом спросил Янчик. – Я же тебя…– он продолжал лежать и тяжело дышал.
Абрам уже было засовестился, но вспомнил недавнюю порку своего тела с рассечением кожи. Жалость к другу детства тотчас испарилась, но он все же подал поляку руку, чтобы помочь встать. Здесь и пыль улеглась.
Янчик поднялся, но сразу же сел на обочину дороги, мотая из стороны в сторону головой, чтобы утрясти в ней происшествие.