Янек огляделся: ждал, видимо, тех, кто должен осуществить это «поважнее».
Он щелкнул пальцами – и из тени гардин к ним шмыгнул небольшого роста еврей в сюртуке, из-под которого торчали кисти талит катана, в сапогах и кепке как на картине Шагала.
Ряженый, что ли?
– Шаббат Шалом!
– Пока еще только четверг, рав Фельдман, – поправил мужчина в кепке. – Да вы и сами знаете… Не было бы вас здесь…
– Пан Маркс? – узнал Абрам мужчину, часто приходящего в синагогу помолиться с раввином Злотцким. Сначала из-за кепки его не признал. Думал, ряженый под Шагала.
– Я. Всей своей персоной. Сегодня все для вас!
– А мне казалось, что вас три годна назад убили при погроме – или покалечили только?..
– Всевышний миловал. Всем семейством на Мертвом море пребывали на отдыхе!
– Работай, Миша! – строго приказал Янек. Он постоянно оглядывался на двери, очевидно ожидая кого-то.
Миша Маркс щелкнул каблуком с подковкой – и тут же из тени выпорхнули две девицы в цивильных, но броских для официанток одеждах. Обе держали в руках по подносу: на одном напитки, на другом закуски.
«Гойки», – понял Фельдман, а пан Маркс принялся объяснять Абраму что к чему:
– Здесь водочка, «Грей гусик» французов производство; из последних запасов «Белая березка», всего пятьдесят довоенных бутылочек осталось на весь мир, вино красное «Шато Голан» – редчайшее, надо отметить, беленькое сухенькое – старый добрый рислинг и сливовый коньяк, шестьдесят градусиков…
– Сливовых коньяков не бывает! – закашлял от смеха Каминский, на что пан Маркс безбоязненно, даже дерзко ответил, что это у них, у поляков, не бывает, а для евреев самый цимес!
– И джин, лучший! «Бомбейский сапфир»!
Абрам не мог больше терпеть, взял с подноса рюмку «гусика», в одно мгновение опрокинул в рот, затем, не успев еще проглотить, потянулся за вином, запил им водку, на этот редкий коктейль в желудке вылил сливовый коньяк, слегка икнул – и заполировал все джином «Бомбейский сапфир». Рука его потянулась к хале, праздничному хлебу косицей, он откусил от него, сколько смог ухватить зубами, а затем ножиком намазал на следующий кусок надкушенной халы фаршмак и тотчас, почти не жуя, проглотил.
Не успел Янек прокомментировать увиденное возгласом «ни хера себе!», как Фельдман уже повторил всю комбинацию и собирался на третий заход.
– Чи-чи-чи! – остановил тянущуюся руку Фельдмана Каминский и распорядился: – Алкоголь уносите, а еду добавляйте по мере убывания!
Девица с мини-баром тотчас растворилась.
– Я вас оставлю. – Янек торопливо пошел ко входу, тогда как Абрам, не обратив на него внимания, стал пытать Мишу, что здесь на подносе с закусками:
– Мойша, это что?
– Рыбонька фаршированная, – объяснял пан Маркс, – здесь лососик свежайший – перуанский севиче. Фалафель с кунжутом, блинчики из кольраби…
Мойша объяснял, а Абрам параллельно жевал. Этих названий он не слышал полжизни, и сами слова Миши, являлись музыкой для ушей и телесным счастьем одновременно. Абрам, сам того не замечая, улыбался во весь рот, в котором смешалось все меню, а официантка протягивала накрахмаленную салфетку. Фельдман почти плакал, но с набитым ртом просил прощения за такое очевидное свинство, утирал с губ стекающий жир накрахмаленным хлопком и снова набивал рот…
– Браво, рав Фельдман! – подбадривал пан Маркс, пока насыщение в мгновение не настигло маленький желудок гостя, просигналив, что может случиться катастрофа.
– Я – всё! – сообщил Абрам.
– Мы все для вашего удовольствия! – щелкнул каблуком с подковкой Миша, и тандем еврея и официантки-гойки тотчас скрылся в тени гардин.
Не только для души жизнь дана Всевышним, но и для телесной радости, оправдывал себя Фельдман. Всевышний, населив мир животными и растениями, говорил: все для тебя, человек! Разве есть в Торе запреты на кошерную еду, которую можно есть вдоволь? Нет! Пить вино?.. Особенно вино. Это первое, что создал человек! И в праздник Пурим велено евреям хорошенько напиться!.. А он не вкушал еврейской еды, хлеба, кошерного вина, казалось, целую вечность – и конечно же тело радуется, а плотская часть души хочет пуститься в пляс. Вот только дух его остался в нейтралитете.
– Все под присмотром Всевышнего, – прошептал себе под нос Фельдман, снял с подноса проходящего официанта рюмочку беленькой и выпил мелкими глотками. Плоть была насыщена и напита, а в голове не рождалось умных мыслей. Сытость – сестра тупости… Он обернулся к дверям, где чтото происходило. Во всяком случае, охрана была напряжена и закрывала собой нового гостя, к которому даже Янек не мог пробиться. Хозяин клуба «С-4» вернулся к Фельдману, оглядел его снизу доверху, посмотрел в глаза и спросил: