В один из вечеров в дверь тихо и условно постучали, и один из его таджиков, обычно приносящий тайком продукты, сообщил, что завтра в Чолпон-Ата состоится суд, на котором они именем советского закона обязаны быть.
– Товарища Протасов, – сообщил таджик, – вы в качестве свидетель и потерпевший, а Бычкова как пострадавший. Здесь вот повестка лежат на ковре…
Прапорщик разбинтовал зажившую голову, посмотрелся в зеркало и обрился наголо, так как шарик из подшипника вырвал часть скальпа. Теперь у него на черепе было две вмятины. Одна как лунный кратер, старая, от немецкого выстрела перед ипритовой атакой, другая новая, красная, как кратер на Марсе.
Они приехали в суд, она молчала, пропуская через себя сотни осуждающих взглядов, он на вопросы судьи отвечал односложно, а потом суд зачитал приговор. Толгата Урсулова приговорили к шести годам детского исправительного учреждения, а Умея Алымбекова – к восьми, с переводом по достижении совершеннолетия во взрослую колонию.
Протасова приговор не интересовал, ему хотелось защитить от волны осуждения киргизских товарищей. Он знал: осуждение было предназначено только ей, Ольге. Хер с ними, с пацанами. А мужик что… Курочка не захочет – петух не вскочит!
Он привез ее обратно в гарнизон, где незамедлительно был вызван командиром части, который лишь коротко спросил:
– Не стыдно?
– Так точно! – ответил прапорщик.
Что «так точно» – стыдно или, наоборот, не стыдно, – командир не уточнял, лишь сказал, что уже две недели как в Афганистане армия СССР исполняет свой интернациональный долг, а потому он приказывает прапорщику как опытному военнослужащему отбыть по назначению в Кабул, где местным командованием он будет прикомандирован туда, куда сочтут нужным.
– Да, – добавил командир, – экзамены в училище вы сдали на «отлично», и вам присвоено звание старшего лейтенанта. Погоны у кладовщика. Сами обмоете… Старшего, за выслугу и боевые успехи… Можете быть свободны!
– Так точно! – козырнул Протасов и отбыл, а командир, глядя на закрытую дверь, вдруг вспомнил лицо жены Бычкова на похоронах и, к своему стыду, чуть было не излился в собственные галифе с красными генеральскими лампасами. Долго и глубоко вдыхал огромными, будто лошадиными, ноздрями воздух.
Она поехала с ним.
Афган был чем-то похож на Киргизию, только песка гораздо больше и горы выше, а так – первобытнообщинный строй и американское оружие вперемешку с советским. Из Кабула старшего лейтенанта отправили в провинцию Газни, а вдову Бычкова оставили в столице как перемещенное лицо с неопределенным статусом. Она не приходилась Протасову официальной женой, а гражданские жены, как и на старой большой войне, назывались ППЖ – походно-полевые жены, и в новейшей истории их не недолюбливали.
Он не желал Ольге такой уничижительной участи, а потому сказал, что она при первой возможности будет его женой.
От временной квартиры, под истошные крики муэдзина, старшего лейтенанта увозила к аэропорту старенькая «Тойота». Ольга стояла на балконе, сдвинув развешанное после стирки белье, и провожала Олега все той же странной магической улыбкой. В эти секунды, оглядываясь, видя ее на крошечном балкончике, Протасов понимал, что до конца страсти еще далеко, но знал наверняка, что всему на этой земле приходит конец, а страсть, о которой он мечтал, которая от Бога, длящаяся как на земле, так и на небе – есть ли она?.. Если ее нет – значит, вообще ничего нет, все бессмысленно… А есть ли в ней такая страсть? А есть ли небо?
На транспортном самолете он был доставлен по месту назначения, откуда прибыл на боевые позиции и отправился в командирскую палатку представляться по форме. В большом, разваленном от времени кресле с кучей старых протертых ковриков на сиденье прикрывающих вылезшие пружины, вполоборота сидел нога на ногу бородатый подполковник и под звуки группы «Бони М» из двухкассетника наслаждался курением кальяна со вкусом персика.
– Товарищ подполковник! – доложил вновь прибывший. – Старший лейтенант Протасов для прохождения службы… Опа… – на этом месте у него разом пересохло в горле, когда его новый командир повернул голову в фас. Лицо офицера вытянулось, а затем расплылось в улыбке до ушей. – Товарищ Гоголадзе!..
Подполковник сорвался с кресла и крепко обнял Протасова, гладя его по лысой голове с двумя кратерами:
– Узнал, чертяка!
– А то!..
Грузин расцеловал старлея как собственного сына, долго тискал его, приговаривая, что возмужал боец, мужик, бля, что они повоюют вместе, исполняя интернациональный долг.
– А наши?.. Из наших кто-то есть?