И Абрам Моисеевич уехал. Взял свой саквояж с луковичными часами и сел на пароход в сторону бывшего СССР.
Добравшись на перекладных до города Бишкека, бывшего Фрунзе, он нашел в поисковике адрес синагоги и прибыл туда, найдя учреждение очень милым, хоть и небогатым. Имелась небольшая община, и пожертвований хватало на все, в том числе и на поддержание малоимущих. Ему даже хотели было вручить две сумки: одну с сухими продуктами, другую с овощами и фруктами. Он категорически отказался и попросил о встрече с местным раввином и ему пошли навстречу, так как он говорил на интеллигентном хибру, а в Бишкеке никто в такой степени языком не владел. Идиш – куда не шло…
Раввин объяснил ему, что двадцать лет положил на общину, что стольких обрезал, постриг волос, отпраздновал бар-мицв и бат-митсв, переженил всех, так что…
– Вы не расстраивайтесь, рав Фельдман! В Киргизии куча городов, где есть евреев понемногу. Откроете синагогу, они подтянутся из разных мест, а вы их приобщите. А у нас хлеб с маслом уже имеется. Скоро сверху рыбки положим.
Фельдман не отчаивался, ткнул наугад пальцем в карту страны – и вышло ему путешествовать в город Кара-Болта. Что он и сделал, переночевав до утреннего поезда в гостевом доме при синагоге. Завтракая, он понимал, что в этом улье достаточно меда, чтобы прокормиться. Прав был раввин, что указал ему путь. Приятный человек. И правильный.
Сев в поезд, он понял, что хочет быть похожим на бишкекского ребе, а также не сомневался, что путь этот тернист и долог, но он его пройдет, и пусть Всевышний считает его дела, как хорошие, так и плохие.
Он поселился в гостинице, в простом номере, без всякой там кровати-кингсайз, стоячий душ имелся, и на письменном столе стояла кофемашина. Но капсул к ней оказалось, так как их почему-то вообще перестали завозить в Бишкек. Так объяснила ему русская горничная, предложив за двадцать долларов банку растворимого кофе.
«Однако», – подумал Фельдман. Но банку с кофейными гранулами купил.
– А сливок бы или молока?
– Этого сколько хотите! – обрадовалась горничная. – Только все молочное у нас козье или овечье.
Фельдмана чуть не вырвало. Он еще в некошерном детстве не переносил в молоке вкус козла, а потому сказал русской, что охотно приобрел бы коровьего молочка… И тут же треснул себя по лбу, вспомнив, что неизвестно где сделанное молоко трефное. Его нельзя принимать. Никакое!.. Давно Абрам не путешествовал туда, где надо всегда помнить о кашруте…
От молока отказались. Были потрачены деньги на перемену белья плюс еще пяток долларов на сваренные вкрутую яйца. Дело окончилось к всеобщему удовольствию, номер убран, время близилось к десяти, и будущий раввин направился в центральный банк города, надеясь отыскать в нем еврея и завязать общение с киргизскими иудеями.
Почему-то в лобби банка все были напряжены, глядели на него как на врага и все как один были в телогрейках, а на коротко стриженных головах – национальные головные уборы – калпаки. Все пили кофе из одинаковых белых чашек с надписью «Café». Наконец появился банковский клерк, узкоглазый, без калпака и телогрейки, в современном костюме и приветливый. Он внимательно оглядел Фельдмана и произнес:
– Шолом!
– Шолом и вам!
– Я наполовину киргиз, наполовину еврей – по маме.
– Отрадно это слышать! – добродушно отозвался Абрам. – Как здоровье семейства?
– Не жалуемся, – заулыбался в ответ клерк. – Так что бы вы хотели от нашего банка?
– Только не обижайтесь, – попросил Фельдман. – Но вы можете решать вопросы свыше ста тысяч долларов?
Все, кто сидел в зале, синхронно обернулись и застыли, переваривая услышанное.
Клерк знал свою клиентуру, приходящую попить на халяву машинного кофе, а заодно и присмотреть себе жирную курицу, чтобы за углом открутить ей башку и изъять наличные. Клерк во всех таких делах был в доле, еврейская мама здесь не играла роли первой скрипки, и молодой человек продолжил задавать вопросы:
– А какое все же дело вас интересует?
– Покупка недвижимости, желательно в центре города…
– Конечно решаю, – обрадовался мамин сын, чувствуя немалую прибыль. – И сколько примерно вам нужно квадратных метров?
– Где-то… Ну никак не меньше тысячи…
Киргизы, не скрываясь, хором громко охнули. Они видели в руке еврея саквояж и прикидывали сколько в нем стодолларовых пачек. Все подумали, что больше миллиона, а один оценил поклажу аж в миллиард. Восьмилетку не окончил и не знал, что миллион долларов в стодолларовых купюрах весит восемь килограммов. А значит, миллиард – восемь тонн. Вряд ли в саквояж поместится…