Стоял теплый безветренный день. Вокруг сновали люди, озабоченные своими проблемами. Неподалеку, под легкими навесом, смуглые женщины торговали свежей рыбой.
— Валли? — тихонько позвала Шазаль, дотрагиваясь до плеча брата. — А ты правда ЗНАЕШЬ, кто все это сделал?
Он обернулся, и во взгляде темно–карих глаз девушке на миг почудилась усталость.
— Не знаю. Теперь не знаю, — ответил он, совершенно не удивившись тому, что сестра так поздно решила продолжить разговор, начатый много дней назад. — То, что сначала пришло мне в голову, слишком очевидно. А ты сама действительно готова поговорить о серьезных вещах или просто любопытство одолело?
Шазаль улыбнулась:
— Наверное, второе. Но… ты же сам сказал, что мне необходимо это знать?
— Да, я так считаю, — настолько по–взрослому ответил Валл и, что Шазаль, рассмеявшись, взлохматила его волосы:
— Слушай, ты так умно рассуждаешь, что временами мне кажется, что тебе — лет сто! Но мне нравится. Ты не похож на остальных.
— Ага! Я так и думал! Тебе наплели с три короба, и ты успела вообразить страшное чудовище! И вдруг — надо же, какая неожиданность! — я оказался милым и понятливым, да?
— Да.
— А ты хоть поняла, что из этого вытекает? — в глазах Валл и заискрились насмешливые блики.
— Что… я не должна была слушать их?
— Слушать можно, — усмехнулся парнишка. — Не надо принимать за свои чужие мысли. Даже если у тебя нет собственных.
— А ты знаешь… — медленно проговорила Шазаль, — ведь с самого начала Хэргал меня жутко пугала. Ну, когда я еще не знала, что она — моя тетя, и, вообще, мы только познакомились. А потом… я поняла, что она — очень красивая и добрая, только немножко нервная и… несчастная.
— Да, позавидовать тетушке Хэргал сложно. Дед никогда не разрешит ей выйти замуж за моего отца.
Шазаль так и осталась сидеть с открытым ртом. А память сама по себе вдруг выдернула из общей массы воспоминаний отдельный кусок — тот званый вечер, когда Шазаль впервые увидела остальных членов семьи. Тогда Хэргал была совсем не похожа на себя саму — очень строгая и молчаливая. И рядом с ней сидел бывший воин Бьерек со шрамом на лбу, и он каждый раз наклонялся к Хэргал, говоря ей что–то очень тихо.
— Но почему?
— Нудная история, — неохотно произнес Валли. — Она связана с моей матерью.
— И ты… знаешь и ЭТО?
— Да, я знаю. Их отношения нельзя было не заметить. А что я могу сделать? Мать погибла, а Хэргал… жива и куда ярче, чем Кина. Я понимаю, почему отец ослеп.
— Ослеп? — не поняла Шазаль. На ее взгляд, у Бьерека не было никаких проблем со зрением.
— Фигурально выражаясь — ослеп, — без эмоций объяснил Валли. — Ослеп от блеска Хэргал и перестал видеть что–либо другое. Жалко их. Дед уперся…
— Почему?
— Очередной секрет, — не спросил, а утвердительно вздохнул брат. — Понимаешь, Хэргал всегда была у Китарлиса любимицей, а моя мать любила его до потери памяти. Китарлис, зная это, чувствовал свою вину перед Киной. Он не мог ее любить так же, как Хэргал, и поэтому… ну, уступал Кине во всем. Он исполнял все ее прихоти, понимаешь? И когда моя мать привела в замок Бьерека, она как–то в разговоре заявила отцу, что Бьерек должен принадлежать только ей, и никому больше. И дед вроде бы в шутку пообещал присмотреть за этим. Но мать погибла, и шуточное обещание превратилось в медленную казнь. Китарлис не может отказаться от собственных слов, поскольку и сейчас чувствует вину перед матерью. За то, что она погибла, а ослепительная Хэргал жива и здорова и что Бьерек влюбился в нее.
Шазаль закрыла лицо ладонями и долгое время так сидела.
Сколько еще тайн скрывают в себе стены Черного замка? Сколько их хранится в поистине бездонной памяти Валли? Он тронул ее за плечо:
— Вставай, паром пришел.
Заплатив за перевоз через залив, брат с сестрой поднялись на квадратную неповоротливую посудину, быстро заполнявшуюся народом, Толпа притиснула Валли с Шазаль в самый угол, к деревянным поручням. Оказавшись почти прижатым к сестре, парнишка заглянул ей в глаза и констатировал:
— Я опять тебя расстроил. Только не плачь, у нас нет денег на новую одежду. Ничего, скоро мы будем дома, а там… реви сколько хочешь и желай чего угодно. Главное — добраться, пока никто нас не ждет. Скорей бы…
Последние слова у него вырвались непроизвольно. Шазаль, подумав, еле слышно спросила:
— Ты чего–то боишься?
Валли кивнул, но вслух ничего не сказал.
Шазаль отвернулась, подставив лицо соленым брызгам. Иногда она ловила себя на странном несоответствии: ей нравилось разговаривать с Валли, несмотря на то, что ее почти всегда пугало сказанное им. Мысли у него были взрослые: запутанные (во всяком случае, для Шазаль), циничные и страшноватые.